А что за горизонтом

Ритуал принятия в пионеры меня пугал лишь тем, что надо было клятву рассказать наизусть. То есть выучить то, что вообще ни в одной строчке не рифмуется. От этого волосы вставали дыбом. Я жутко волновался. А поскольку клятву пионера мы должны были рассказывать хором, небольшими группами, то я решил, что буду просто открывать рот на тот случай, если так и не смогу её выучить. Видимо, так подумали и все остальные. Поэтому на торжественной линейке под дружный смех всей школы зазвучало наше нестройное блеяние о том, что мы теперь пионеры и готовы быть всем и во всём примером. Разве кто-нибудь из нас в то время задумывался о каких-то высоких материях и светлых идеях коммунизма? Кто угодно, только не я. И не потому, что я не проникся идеей лозунгов о пролетариях и прочих идеологических атрибутах Советского Союза. Просто в моих, тогда ещё совсем детских, глазах всё это выглядело как ещё одно весёлое приключение. Вот и всё. К слову сказать, наш советский герб я по-прежнему считаю самым красивым.

Всё мероприятие закончилось повязыванием галстука, с которым у меня так и не сложились нормальные отношения. Дело было в том, что я никак по утрам не мог завязать этот злосчастный «правильный» узел. Даже пробовал надевать через голову, чтобы не развязывать. А к вечеру этот узел затягивался так, что желание было одно – на нём же и повеситься. Безупречней всего на той линейке выступил барабанщик, за что честь ему и хвала.

Что касается первой любви в пятом классе, как у писательницы Людмилы Матвеевой, то в моём случае было всё более чем прозаично. Девчонки сами проявляли интерес к моей персоне, но не те, которые нравились мне. А те, которым я сам дарил знаки внимания, в мою сторону даже не смотрели. Вот такой пердимонокль. Я понимал, что дружить с девчонками как раньше, будет всё сложнее, потому что мы разные. И чем старше мы становились, тем разница была сильнее. Где-то в девчачьих дневниках остались мои анкеты, наброски, пожелания и рисунки. Кажется, есть даже стихи. Но всё это было хулиганством и детскими шалостями, не более. Настоящие чувства пришли гораздо позже, как и понимание смысла самих отношений. А пока что я носился по классу, как угорелый, уворачивался от мокрой тряпки, брошенной в мою сторону, и рисовал на доске Чебурашку. Да, именно Чебурашку. В общем, был обычным школьником. Первые чувства, отдалённо напоминающие влюблённость, пришли ко мне по прошествии лет. А моя будущая жена и вовсе только недавно пошла в детский сад.

Рождественский треугольник

Сюрпризы же начались следующим летом, после чего я это слово стал тихо ненавидеть. Вместе с новыми учебниками, которые и в макулатуру-то нести было стыдно, мне досталось учиться в совершенно новом коллективе. Точнее, несколько обновлённом. Всё дело в том, что руководство школы решило из трёх шестых классов сделать четыре таких же полноценных класса. Перетасовали все шестые классы как карточную колоду и из каждого класса, уж не знаю по какому принципу, закинули часть учеников во вновь созданный класс «г». Само собой, досталось и мне. Почему именно я? Чем я провинился в предыдущем классе? В общем, нужно было ко всему привыкать заново, уж в который раз. К слову, в этом «г» мне и предстояло доучиваться до самого выпускного. И на том спасибо.

Примерно в то же время состоялась наша поездка в Татарстан к маминым родственникам. Мы, двумя семьями, во главе с бабушкой, на комфортабельном самолёте АН-24, который, спасибо, не развалился, прогрызая небесную твердь, кое-как долетели до аэропорта Набережных Челнов. После посадки головы у всех гудели как турбины того самолёта. В аэропорту нас встретил мамин родственник на старенькой «Ниве», в которую мы набились как селёдки в банку, и с ветерком, шутками и прибаутками домчал нас до города.

Не вдаваясь в хитросплетения родственных связей, скажу лишь то, что наша родня в Татарии ничем не отличалась от нас. Такие же дяди и тёти со своими детьми примерно нашего возраста. А троюродное родство для меня всегда было тем же самым, что и просто хорошее знакомство.

Набережные Челны мне казались большим промышленным городом, стоящим на реке Кама, с широкими проспектами и довольно интенсивным движением. Каждое утро примерно в пять часов я просыпался под весёлый звон трамвая. Он, словно нарочно, проезжая под нашими окнами, начинал трезвонить. Было лето, поэтому спали с открытыми окнами. Город просыпался очень рано.