А другой мне не надо

Рабочий день Мельникова подходил к концу. Точнее – он мог завершиться в любое удобное для него время. Но Николай Николаевич, как человек законопослушный, да притом и щепетильный в вопросах служебной иерархии, всегда отсиживал в своем кабинете положенные восемь часов с часовым перерывом на обед. Тщательно проверив, выключен ли из сети компьютер, не завалялось ли в мусорной корзине ничего такого, что к утру начнет дурно пахнуть, закрыты ли плотно окна, Мельников перед уходом уселся на всегда пустовавший кожаный диван, поднял очки на лоб и задумался. Не давали покоя слова жены о том, что она волнуется, пусть и переданные в таком экстравагантном виде. «Форма – ничто, содержание – все», – про себя изрек Николай Николаевич и почувствовал, как дрогнуло его состарившееся от житейских бурь сердце. Нежность к Жанне охватила Мельникова, подняла с дивана, заставила вытащить из спортивной сумки с мокрыми вещами телефон и позвонить жене, чтобы сказать ей о том, как он благодарен ей за все, за все. И за то, что молода и прекрасна, и за то, что умна, и за то, что заботится о нем, старом черте, и ничего не требует взамен. Просто делает – и все, потому что жена и потому что любит.

– Жанна! – взволнованно начал Мельников и тут же осекся: супруга была настроена на совсем другую волну, не имевшую ничего общего с той энергией благодарности, которая с лихвой переполняла ее супруга.

– Страшно стало? – хамовато поинтересовалась Жанка и ехидно хихикнула. – Не бойся, Колян, я с тобой!

Николай Николаевич промолчал, мысленно проклиная себя за излишнюю восторженность. Не услышав ответа на свой вопрос, Мельникова напряглась и встревоженно уточнила:

– Колян?! Ты там че? С тобой все нормально?

– Нормально, – выдохнул счастливый Мельников, почувствовав в голосе жены неподдельную тревогу.

– Ну раз нормально, так какого хера ты звонишь мне?! – возмутилась Жанна, и в этом она была вся, поэтому Николаю Николаевичу не осталось ничего другого, как приглуповато улыбнуться себе под нос и покинуть кабинет.

А ведь раньше Мельников нет-нет да пытался перевоспитывать Жанку, наивно полагая, что его возраст, жизненный опыт и высшее образование окажут соответствующее влияние на молодую и поверхностно образованную барышню. И действительно, на первых порах Жанна (рядовой бухгалтер его когда-то небольшой фирмы) с готовностью внимала тогда еще любовнику и старалась расцветить всеми цветами радуги его скучную семейную жизнь с женой-ровесницей, все свои силы отдававшей обнаружению у себя очередного смертельного заболевания. Болеть стало ее профессией.

– Мне не важно, кто ты, – ворковала она и целовала Мельникова в плечо. – Пусть говорят, что я расчетливая, что корыстная… Мне все равно. Был бы ты бедным, я бы любила тебя ничуть не меньше. А пока что есть, то есть: не просила, не прошу и просить не буду. Хочешь меня – оставайся. Не хочешь – не держу.

Николаю Николаевичу очень нравились эти разговоры по душам, и он старательно вторил молодой любовнице:

– Только по согласию, Жанна. По-другому – не приму.

– А ты думаешь, я по расчету?! – демонстративно вскидывала свои брови тогда еще не Мельникова и отодвигалась от возрастного любовника, стараясь смотреть ему прямо в глаза. – Мне ведь молодой не нужен. Молодой глуп. Молодой…

– Беден, – подсказывал Жанне Николай Николаевич и с пристрастием всматривался в ее лицо, наивно считая себя «ловцом человеческих душ».

– Молодые, они ничего не умеют, – словно не слышала подсказки Жанка и пускала в ход свое самое грозное оружие: скидывала с себя простыню и решительно вставала с постели якобы по своим делам, для того чтобы находившийся рядом мужчина мог с лихвой оценить великолепие ее молодого тела. Обычно в девяноста девяти случаях из ста этот прием гарантированно срабатывал. Сработал и в этот раз. Мельников бросился следом за обольстительной Жанной, предчувствуя, что еще пару встреч – и он уже не сможет вернуться домой, и никакая вина перед болезной супругой его не остановит.

– Нравится, да? – улыбалась Николаю Николаевичу Жанка и бесстыдно поглаживала себя то по груди, то по плоскому пока животу, то по бедрам; негромко постанывала, приоткрывая рот, как это делали в эротическом кино, и тяжело дышала, не отводя взгляда от любовника.

И Мельников забывал и о возрасте, и о семейном положении и об импотенции, на которую все время намекала его жена, и рвался вперед, к давно утраченным в прошлой жизни ощущениям. И это, представьте себе, без всякой виагры! И где придется: в душе, на кухонном столе, на ковре… Не важно.

Но Николай Николаевич все равно держался. И не делал предложения. И не приносил своей зубной щетки. И не давал денег ни на наряды, ни на угощение. И Жанка терпела, и уверенно шла к своей цели, четко рассчитав, что для жизни этот прижимистый Мельников гораздо полезнее, чем десяток молодых жеребцов без квартиры, без машины и с дурацкой привычкой жить на халяву.