... а Ганг течет дальше

В Шантиникетоне я познакомился с индийскими студентами. Они так серьезны и рассудительны, словно уже чувствуют на себе бремя ответственности за будущую свою деятельность. Им чужды проказы, которыми славятся студенты всего мира, а одеваются они о строгой простотой, которая принята в Индии даже в состоятельных семьях и передается из поколения в поколение как традиция.

Конституция предоставляет право на высшее образование всем гражданам, но высокая плата за учение делает это право иллюзорным для большинства населения. В Шантиникетоне, например, только одно обучение обходится ежемесячно в 100 рупий, а ведь нужны еще деньги на одежду, питание, книги, на оплату общежития. В итоге получается внушительная сумма, которой располагают немногие. Поэтому образование остается в Индии уделом избранных, и среди студентов преобладают дети высших чиновников, богатых дельцов, преуспевающих промышленников и отставных махараджей.

Лал Дахо пробуждается

Мы оставили Шантиникетон, когда широкая западнобенгальская равнина с зелеными рисовыми полями и пыльными пальмами еще была погружена во тьму. Путь наш лежал в Лал Дахо, одну из тысяч деревень, что не богаче и не беднее остальных. Свой выбор мы остановили на ней только потому, что сопровождавший нас чиновник был хорошо знаком с тамошним старостой. В этих краях недоверчиво относятся к иностранцам и без помощи председателя панчаята трудно ознакомиться с бытом деревни и рассчитывать на гостеприимство жителей.

Мы собирались отправиться в собственной машине, но это вызвало возражения нашего спутника. Пришлось пересесть из удобного лимузина в его тесный и тряский джип, более приспособленный к передвижению по запущенным индийским дорогам.

Очень скоро мы убедились в правильности этого шага. Довелись нам переезжать через реку в нашем автомобиле, он бы глубоко погрузился в воду, а в джипе нам только пришлось слегка поджать ноги. Джип легко взбирался на отвесные, обычно недоступные для автотранспорта, косогоры; вязкие пески и глубокие воронки не могли заставить остановиться его неутомимо вращавшиеся колеса.

Природа еще спала. Даже птицы не давали о себе знать. В деревнях, попадавшихся нам на пути, царила сонная тишина. Только потревоженные дворовые собаки во весь голос заявляли о том, что здесь есть жизнь. Но тишина эта не была унылой. Предрассветные сумерки не могли скрыть великолепия природы Западной Бенгалии. Серые от пыли и одинаково безотрадные глинобитные хижины были окружены таким количеством манговых деревьев, пальм и бамбука, так глубоко упрятаны под тенистыми кронами, что только вблизи можно было догадаться, что мы проезжаем мимо селений.

Лал Дахо было скрыто рощицей, но, по мере того как мы приближались, один за другим вырисовывались домики, пока наконец перед нами не выросла большая деревня. Здесь тоже господствовала ночная тишь, люди и животные спали; ни шелеста листьев, ни малейшего дуновения ветерка, как если бы он опасался нарушить общий покой.

Но вот на горизонте появился огненный шар, возвестивший наступление нового дня! Птицы принялись щебетать, целые стаи ворон, расправив черные крылья, начали кружиться над тропическим лиственным лесом, а воробьи, которые всюду чувствуют себя как дома, подняли оглушительный гомон. Точно так же галдят их сородичи в Берлине, Москве, Париже. На деревенском пруду утки, крякая, описали в зеленовато-грязной воде первые круги, а при нашем приближении, громко хлопая крыльями, перелетели на другую сторону. Почти привычная сельская идиллия; непривычным было лишь то, что рядом с воробьями сидели зеленые попугаи, что устроились они на пальмах, а пруд с утками был плотно окружен бамбуком.

По шуму и смеху у колодца мы поняли, что день начался и для людей, и женщины, как бы влекомые неведомой силой, устремились со всех концов к бетонированному колодцу, составляющему предмет гордости жителей деревни.

Знакомство с председателем панчаята послужило для нас авторитетной рекомендацией, и перед нами раскрылись двери дома Гхошей. Владения этой семьи выглядели как маленькая крепость, запрятанная глубоко в лиственном лесу и обнесенная глиняной стеной выше человеческого роста. Так называемый двор внутри ограды представлял собой не что иное, как большую комнату без потолка, полную света и воздуха, но недоступную для любопытных взоров соседей. Двор был покрыт твердой, как камень, утрамбованной глиной (в жилых помещениях под крышей были такие же полы). Небольшой глиняный же холмик с круглыми отверстиями служил очагом. Только в период продолжительных муссонных дождей им нельзя было пользоваться. От огня глина настолько затвердела, что выдерживала тяжелые железные чугуны, в которых двадцатилетняя Дулу Бала Гхош готовила рис мужу на завтрак. Двор заменял кухню, столовую, спальню, а в домике с далеко выступающей крышей из пальмовых листьев укрывались от солнца и дождя и хранили продукты.