А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

— Я увидела тебя, увидела, как ты идешь. И как ты оглядываешься, тоже увидела. Я в это время как раз сажала мальвы в палисаднике и тебя увидела. С тобой не было собаки. Я всегда видела тебя с собакой. А тут ты был один. Ты еще никогда не был таким одиноким, как на тропинке. Даже в воскресенье, когда сидишь один на крыльце, а твои приятели проходят мимо твоего дома с девушками под ручку, везут их на велосипедах, ты не так одинок. Вот я и пошла за тобой. Мне хотелось спросить, почему ты так одинок. И еще мне хотелось, чтобы ты не был так одинок.

— Выдумываешь ты все, Хеля. Я совсем не одинок. Ты, видно, забыла, что я не одинок. Всегда я буду с Ясеком и со Стахом буду. А теперь вот и с Моисеем. А если так дальше дело пойдет, полдеревни буду в себе носить. Видишь теперь, Хеля, не могу я быть одиноким. Напрасно старалась, мальвы надо было сажать. Для него, Хеля, для Стаха. Он когда-то признался мне, что больше всего любит мальвы. Я их тоже люблю. Но не так сильно, как он. Он их любил с колыбели. Он говорил мне, что служанка выносила его колыбель, ставила перед домом в цветущие мальвы. С тех пор весь мир, все небо были для него в цветущих мальвах. А я полюбил мальвы только в школе. Когда учитель показал нам картинку. Какой-то дом, может даже помещичий, был на этой картинке. Правда, под соломенной крышей. Весь в цветущих мальвах. А среди мальв стояла девушка. Похожая на тебя. Со светлой косой. А возле нее улан. Он наклонился к ней. И этот улан как дне капли поды был похож на Стаха. И тебе надо было мальвы сажать, а не приходить сюда.

— Петрек, Петрусь, я же теперь знаю, что его нет. И тогда, в риге, тоже знала, что его нет. А говорила я, что он в тебе и приходит к тебе, и ко мне тоже приходит, потому, что ты еще на гулянье хотел, чтобы я к нему пошла. И увидела я на том гулянье, что ты хочешь, чтобы я к нему пошла, а сам с Марысей танцуешь, и танцуешь с ней чаще, чем со мной. А вот теперь я хочу узнать, был ли ты у нее дома, гуляешь ли ты с ней.

— Видишь же сама, что я ни с кем не гуляю. Ни с Марысей, ни с другой, ни с кем. Мне теперь ни с кем нельзя гулять. Даже с тобой, Хеля. И прошу я тебя, не подходи ко мне, не прикасайся ко мне, не смотри на меня.

Выйдя из воды, я развесил Хелины вещи рядом со своими. Я сгреб прошлогоднюю траву и пырей и сел подальше от Хели. Повернувшись к ней спиной, я смотрел, как синицы, перескакивая с ветки на ветку, собирают ивовый пух и выстилают им гнезда. Я не услышал, как Хеля на коленях приблизилась ко мне. Когда она закрыла мои глаза руками и наклонила мою голову, я вскрикнул. Я прижался к ее распущенным, еще мокрым волосам. Даже руки протянул, чтобы обнять ее голову и прижать к себе. Но, видя свои ладони из извести, протянутые к ее голове, а сквозь пальцы видя почти красное небо, вскочил. Я стоял перед ней голым и не стыдился своей наготы, хотя и заметил, что смотрит она на меня так, словно те мальчишки из августовского пруда были нашими сыновьями.

— Что ты так смотришь? Ведь ты уже видишь, уже знаешь, что выйдешь за палача, что будем мы купаться голыми, купаться в чем мать родила, и все реки, дно Вислы и дно Дунайца, будут красным сукном выстелены. На глазах у всех, на глазах у всей деревни купаться мы будем, не стыдясь ничего, и родишь ты мне сыночка, котеночка пушистого, палачоночка.

— Ты убил, Петр?

— Убил. Убил. И сегодня тоже убью. Если хочешь, оставайся. Увидишь, как буду убивать. Перед твоим приходом я купался. Ты удивлялась, наверное, почему в такое время я купаюсь. Я купаюсь всегда, когда должен убить. Я должен быть чистым. Как финка, вынутая из глины, как крыло, летящее под дождем, как горностай. И молиться перед этим я должен. Весь день молиться должен. А ночью, когда никто не видит, когда костел закрыт, я вхожу в него через витраж у ризницы, знаешь, через тот витраж, на котором сорок мучеников. И всю ночь лежу я распятым на кресте деревянном, к которому прибито тело деревянное, пронзенное насквозь и колом искалеченное.

— Я останусь, Петр. Останусь, так и знай.

Приближался полдень. С далекой пустоши, тянувшейся почти до леса, сгоняли в соседнюю деревню мычавшую скотину. Мы выбрались из Птичьего дола и сели под ивой. Надев на себя еще мокрую одежду, мы сушились на солнце. От нас валил пар, словно мы сидели на костре. В нескольких шагах от нас проходила тропинка. Мы не прикасались друг к другу и не разговаривали. Хеля, держа на коленях чупагу, вынула из нее стилет, попробовала большим пальцем острие. Вокруг никого. Был май, а в это время незачем торчать в поле. Я курил и поглядывал на околицу соседней деревни, высматривая, не едет ли на велосипеде полицейский. Именно около полудня он обычно возвращался из местечка.

Хеля его заметила первая. Она толкнула меня в бок и кивнула в сторону деревни. Я взял из ее рук стилет и всунул в чупагу. Встав из-под куста ивы, я попросил ее спуститься в Птичий дол.