À la vie, à la mort, или Убийство дикой розы (СИ)

Видишь перед глазами трагичный лик природы, которым стал свидетель и принимаешь в нем участие – он отражается в твоих зрачках так ясно, словно происходит это в тебе, но не где-то снаружи отдельно от твоего тела. Раскаты грома похожи на рычание недовольных разбуженных гигантов, а тихий всплеск пенящихся волн, словно ревнивые любовники, бросаются на камни. В этой стихийной гармонии ты хотел объяснить себе причину твоей болезни, твоей безмерной любви, которую ты испытываешь и сокрушаешься о том, что не можешь ей об этом сказать. Не можешь выразить словами – но сильнее всего гложет то, что ты не способен обнять ее, быть рядом и передать ей волшебство этой дикой музыки, что звучит в твоем юном сердце, чтобы и она заразилась им, и вы вместе танцевали в центре того бушующего хаоса, объятые горячим пламенем. Горели как маяки этим пьянящим и дурманящим чувства восторгом, расковывающим ваши несчастные души. Свободные от общественных догм. Плюющие на закон, которому они служат, и который вызывает в них столько раздражения и ненависти, пробуждает в них злобу и похоть, лишая естественности и человеческого лица.

14 февраля

Я прошу тебя вспомнить, как мы говорили всю ночь, и в этих искренних и удивительно-веселых беседах, казалось, неявно искали причину той радости, соединившей нас вместе. Этот неразрешимый вопрос, не имеющий смысла в ответе, ибо все разрушается под ним как спадает покров чудес и вдохновения под налетом земного болвана, но тот вопрос, который жаждет жить вечно в наших неустанно горящих тайной сердцах, как отзвук небесного благовеста, истинного совершенства. Так и должно быть. Это то, что случилось с нами при первой встрече. Мы обрели малахитовую шкатулку, в которой вместо пыльных монет лежало сокровище наших драгоценных душ.

15 февраля

Сегодня, проснувшись, я увидел в углу комнаты скорбную женскую фигуру. Она взирала на меня молча из темноты, словно с укором ждала объяснений. Секунды длились долго, а я не знал, что ответить и чувствовал стыд, и смущение, и трагедию вместе с нею. Как обвиненный в каком-то злодействе. Я не смел пошевелиться, не издать звука, ибо в ее присутствии, незримом взгляде угадывалось нечто непостижимое, потустороннее, призрачное и одновременно родное, неуловимо далекое и близкое в чем я не сомневался. Боялся, что фигура исчезнет, и нарушиться наша хрупкая связь. Останется только эта кровать, узкое пространство вокруг и за окном, к которому появилось сухое безразличие. И в это тошнотворное безразличие я буду насильно ввергнут, если исчезнет призрак. Из уст исторгнется крик обреченного, превратившегося в опустевший мещанский сосуд – без мысли, без движения. Большего не произойдет.

Скажи мне, пожалуйста, только ли это был всего лишь сон?

16 февраля

Ты говорила мне, что я научил тебя дышать и мир вокруг преобразился. За обыденным светом есть иной первозданный Свет – и он сияет гораздо ярче нашего земного, который как отброшенная на асфальте тень, выглядит вульгарным, жалким и смешным.

Он не изменчивый, но все-изменяющий. Дух этой вселенной, имеющий прямое отношение к красоте. Струящийся из вечности прозрачными потоками живительных цветных превращений: из линий звезд в рисунки на воде, из ясных капель на стекле в загадочные узоры кисти-ветки сирени, ветром рисующей желания по воздуху. Быть может, им и не суждено сбыться, но обаяния они не лишены, также как и надежды, и любви, которая дороже всего, ибо в ней одной заключено все, о чем только можно мечтать.

Ты пристрастилась к этому – выглядываешь в окно и ищешь силуэт в деревьях, кучке облаков, скользящих мимо, чужих окнах и жилых каменных стенах. Кажется, ты ищешь в них себя. Но с наступлением сумерек ночь оживает в движении и танце – особенном завораживающем танце, который приглашает идти, и если дать согласие, ночное солнце проведет до черты и долу снизойдет откровение небес. И еженощно повторяется этот обряд с новым движением. Каждую ночь ты забываешь себя в этом мистическом мерцании искр и темных вожделений, сознательно и интенсивно переживаемых сверхчувственными гранями души. Созерцая великолепие застывшего в неверной позе как будто ждущего назначенного часа, чтобы вскочить и броситься в полет. В обыденности мы не даем свободы, сковываем и жестоко принижаем, лишая себя права владеть, и считай, что жестоко убиваем на корню возможно самое дорогое и священное, что имеется в нашей исполненной страданий жизни. Ты поняла это и стала счастлива. А значит, был счастлив и я. Невероятно счастлив.

17 февраля

Как в холодно-меланхоличных строчках последнего дня лета Роберта Смита, создавалось впечатление сказочного сновидения. Погруженная во мрак спальня и луна, втиснутая в пределы оконной рамы, заглядывающая внутрь.