А напоследок я скажу…

Мы соблюдаем правила зимы.
Играем мы, не уступая смеху
и придавая очертанья снегу,
приподнимаем белый снег с земли.

И будто бы предчувствуя беду,

прохожие толпятся у забора,
снедает их тяжелая забота:
а что с тобой имеем мы в виду?

Мы бабу лепим – только и всего.

О, это торжество и удивленье,
когда и высота и удлиненье
зависят от движенья твоего.

Ты говоришь: – Смотри, как я леплю. –

Действительно, как хорошо ты лепишь
и форму от бесформенности лечишь.
Я говорю: – Смотри, как я люблю.

Снег уточняет все свои черты

и слушается нашего приказа.
И вдруг я замечаю, как прекрасно
лицо, что к снегу обращаешь ты.

Проходим мы по белому двору,

прохожих мимо, с выраженьем дерзким.
С лицом таким же пристальным и детским,
любимый мой, всегда играй в игру.
Поддайся его долгому труду,
о моего любимого работа!
Даруй ему удачливость ребенка,
рисующего домик и трубу.

1960

«Молчат потухшие вулканы…»

Молчат потухшие вулканы,
на дно их падает зола.
Там отдыхают великаны
после содеянного зла.

Всё холоднее их владенья,

всё тяжелее их плечам,
но те же грешные виденья
являются им по ночам.

Им снится город обреченный,

не знающий своей судьбы,
базальт, в колонны обращенный
и обрамляющий сады.

Там девочки берут в охапки

цветы, что расцвели давно,
там знаки подают вакханки
мужчинам, тянущим вино.

Всё разгораясь и глупея,

там пир идет, там речь груба.
О девочка моя, Помпея,
дитя царевны и раба!

В плену судьбы своей везучей

о чём ты думала, о ком,
когда так храбро о Везувий
ты опиралась локотком?

Заслушалась его рассказов,

расширила зрачки свои,
чтобы не вынести раскатов
безудержной его любви.

И он челом своим умнейшим

тогда же, на исходе дня,
припал к ногам твоим умершим
и закричал: «Прости меня!»

«Жила в позоре окаянном…»

Жила в позоре окаянном,
а всё ж душа – белым-бела.
Но если кто-то океаном
и был – то это я была.

О, мой купальщик боязливый!

Ты б сам не выплыл – это я
волною нежной и брезгливой
на берег вынесла тебя.

Что я наделала с тобою!

Как позабыла в той беде,
что стал ты рыбой голубою,
взлелеянной в моей воде!

Я за тобой приливом белым

вернулась. Нет за мной вины.
Но ты в своем испуге бедном
отпрянул от моей волны.

И повторяют вслед за мною,

и причитают все моря:
о, ты, дитя мое родное,
о, бедное – прости меня.

1960 –1961

«О, мой застенчивый герой…»