А.П.Чехов: Pro et contra

В детстве он верит в суп, которым его пичкает мать, в домо­вых и леших, о которых рассказывает нянька. Он убегает в Америку, уходит в разбойники, просится в монастырь, нани­мает мальчишек, «чтобы они меня мучили за Христа». В гим­назические дни он отрицает Иисуса Навина, остановившего солнце, и Илию, грямящего громом. В университетский пери­од он верует в науку, преклоняется перед зоологией, открыв­шей 35 000 видов насекомых, и разочаровывается в ней только тогда, когда находит 35 тысяч первый вид. Дальше нигилизм и прокламации, славянофильство и отрицание собственности, непротивление злу и т. д.

Тип сгущенный, парадоксальный. Но в основе парадокса лежит истинное убеждение Чехова в повышенности русского сердечного искания, и черта этого типично русского метания схвачена здесь художественно верно. Этот трагикомический герой, меняющий веру, как перчатки, не лишен даже извест­ной красоты в своем метании.

Ведь я веровал не как немецкий доктор философии, — го­ворит он, — не в пустыне я жил, а каждая моя вера гнула меня в дугу, рвала на части мое тело. Я любил русский народ до стра­дания, любил и веровал в его Бoгa, в язык, в творчество. Да, природа вложила в русского человека необыкновенную способ­ность веровать, испытующий ум и дар мыслительства, но все это разбивается в прах и беспечность, лень, о мечтательное лег­комыслие.

Самому Чехову была бы в высокой степени присуща какая- то бодрящая вера в наступление золотого века на земле, хотя, может быть, и где-то далеко,—через триста-четыреста лет. Без разговоров об этой вере, об этой мечте «о небе в алмазах», трудно найти хотя бы одну критическую статью о нем. Повто­рять это стало банальностью.

III

Прямые засвидетельствования Чехова о своем отношении к религии сохранились в его письмах к Щеглову, Плещееву, Меньшикову и Дягилеву. Вот эти места:

Я, — пишет Чехов Дягилеву за год до смерти, — давно растерял мою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего⁶.

Я боюсь смерти Толстого, — пишет он Меньшикову за четыре года до смерти. — Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Ни одного человека я не любил так, как его. Я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру⁷.

В одной своей статье о Чехове Меньшиков привел следую­щие слова Чехова из одного разговора:

Я не знаю, что такое вечность, бесконечность. Я себе об этом ничего не представляю, ровно ничего. Жизнь за гробом для меня что-то застывшее, холодное, немое. Ничего не знаю⁸.

В письме к Дягилеву от 1902 г. Чехов выказал свое отноше­ние к начинавшемуся тогда религиозному движению в интел­лигенции и дал попытку краткой философской мотивировки своей веры.

«Интеллигенция (в России) пока только играет в рели­гию и, главным образом, от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от рели­гии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни гово­рили и какие бы философско-религиозные общества ни собира­лись. Хорошо это или дурно, решить не берусь, — скажу только, что религиозное движение само по себе, а вся совре­менная культура — сама по себе и ставить вторую в причинную зависимость от первой никак нельзя. Теперешняя культура — это начало работы во имя великого будущего, — работы, кото­рая будет продолжаться, быть может, десятки тысяч лет для того, чтобы хотя в далеком будущем человечество познало ис­тину настоящего Бога, т. е. не угадывало бы, не искало бы в Достоевском, познало ясно, как познало, что дважды два есть четыре. Теперешняя культура — это начало работы, а религиоз­ное движение, о котором мы говорили, есть пережиток, уже по­чти конец того, что отжило или отживает»⁹.

Фирму и ярлык я считаю предрассудком, — мимоходом уронил он в письме к поэту Плещееву. — Мое святая свя­тых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохнове­ние, любовь и абсолютнейшая свобода, — свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались¹⁰.

Очень определенное заявление, опять с некоторою уже исто­рической мотивировкой его настроения, находим в письме Че­хова к Щеглову.