А.П.Чехов: Pro et contra

Такой человек должен страдать от невозможности вылить искренно свои переживания. «Около меня нет людей, которым нужна моя искренность и которые имеют право на нее; а с вами я, не спрашивая вас, заключил в душе союз» ²⁸, — пишет Чехов Короленко.

Простота и сердечность, как бы стыдливость проглядывают в строчках его писем.

Он любит и будто стыдится любви своей. А ведь стыдливы­ми и любящими только и могут быть уединенно верующие. Там, где проповедуется общая вера как догма, там стыдли­вость, мягкость, чуткость не нужны.

Там нужно быть уверенным, жестокосердым, не сомневаю­щимся.

Особенно эта утонченная, стыдливая чуткость проглядывает со страниц его писем там, где он говорит о природе. «Какие свадьбы, — пишет Чехов Плещееву из Полтавской губ<ер- нии>, — нам попадались на пути, какая чудная музыка слы­шалась в вечерней тишине, и как густо пахло свежим сеном!

Т. е. душу можно отдать нечистому за удовольствие поглядеть на теплое вечернее небо, на речки и лужицы, отражающие в себе томный грустный закат» ²⁹. Вы слышите, как странно звучат эти слова: «душу можно отдать нечистому», среди этих тихих, полных красоты и музыки слов, которыми он рисует природу. Словно Чехов поймал себя на искреннем, нежном слове (и это ха­рактерно для чеховских писем) и ввернул несколько грубых слов, чтобы сделать его незаметным для чужого слуха. Глубина чеховских описаний природы — в их простоте. Что-то было от природы в душе его, что так помогало ему в нескольких мазках набрасывать никогда не забываемый образ. Вот из письма к Пле­щееву: «На половине дороги полил дождь. Приехали к Симаги- ным ночью, мокрые, холодные, легли спать в холодные постели, уснули под шум холодного дождя. Утром была все та же возму­тительная вологодская погода. Во всю жизнь не забыть мне ни грязной дороги, ни серого неба, ни слез на деревьях, говорю "не забыть" потому, что утром приехал из Миргорода мужичонко и привез мокрую телеграмму: "Коля скончался". Похороны мы устроили художнику отличные. Несли его на руках с хоругвями и проч. Похоронили на деревенском кладбище под медовой тра­вой; крест виден далеко с поля» ³⁰. Такова сила простых чеховс­ких слов. Слова и мысли его как бы вытекали из глубины его. А потому сила их не во «внешности», а где-то за пределами самой техники слова. Чеховская душа не хотела знать «законов»; пото­му его тянуло к природе, подчиняющейся законам, но не знаю­щей их. На людях ему было плохо. Среди них трудно сохранить себя. И особенно трудно было, когда пришла слава. Около «ком­наты души» его выросли «огромные жилые дома и целые квар­талы». Душно жить уединенному среди них. «Нужно дуть в ру­тину и шаблон, строго держаться казенщины, а едва журнал или писатель позволит проявить себе хоть на пустяке свою сво­боду, как поднимается лай. И, странное дело. Судебный хро­никер, описывая подсудимого, старается держаться общепри­нятого приличного тона; господа же критики, продергивая нас, не разбойников и не воров, пускают в ход такие милые выражения, как шушера, щенки, мальчишки. Чем мы хуже подсудимых?» (письмо к А.Н.Плещееву)³¹.

Только среди природы можно чувствовать себя свободным от лжи, лицемерия, глупости. В простоте природы было много родственного душе Чехова, — ведь она «обыкновенная», как и тот «обыкновенный человек», какого он любил и каким был сам. Только тот, кто чувствовал так — мог писать такими слова­ми: «Место, уверяю вас, восхитительное.

Там —

Все тихо. тополи над спящими водами, Как призраки стоят, луной озарены. За рекою слышны песни И мелькают огоньки».

(из письма к А. Н. Плещееву)³².

* * *

Чехов хотел быть в жизни «обыкновенным человеком», в литературе — «свободным художником».