А.П.Чехов: Pro et contra

В письме к А. С. Суворину он так пишет о задачах худож­ника-беллетриста: «Мне кажется, что не беллетристы должны решать такие вопросы, как Бог, пессимизм и т. п. Дело беллет­риста изобразить только, кто, как и при каких обстоятель­ствах говорили или думали о Боге или пессимизме. Художник должен быть не судьей своих персонажей и того, о чем говорят они, а только беспристрастным свидетелем. Я слышал беспо­рядочный, ничего не решающий разговор двух русских людей о пессимизме и должен передать этот разговор в том самом виде, в каком слышал, а делать оценку ему будут присяжные, т. е. читатели» ³³. Чехов здесь ясно говорит о том, что ху­дожник должен быть свободным от всяких тенденций в худо­жественном творчестве. В нем не должно быть места «общим идеям», «предвзятым теориям». Все это есть в науке, а в жиз­ни — хаос: «ничего не разберешь на этом свете». И художник должен творить непосредственно, не задаваясь никакими це­лями, претворять шум жизни, покоряясь только своему чу­тью. Область творчества не стихия логического, а стихия не­посредственного переживания всего, что вокруг. Для решения же разных «мировых» вопросов есть специальные научные дисциплины и специалисты. Об этом он как раз пишет А. С. Суворину: «Для специальных вопросов существуют у нас специалисты; их дело судить об общине, о судьбе капитала, о вреде пьянства, о сапогах, о женских болезнях. Художник же должен судить о том, что он понимает; его круг так же ограни­чен, как у всякого другого специалиста — это я повторяю и на этом всегда настаиваю» ³⁴. Художник должен быть свободным от предвзятых задач и целей. Но не только это. Он должен быть свободным и от специализации внутри своего творчества: «Жажду прочесть Короленко, — пишет Чехов А. Н. Плещее­ву. — Это мой любимый из современных писателей. Краски его колоритны и густы, язык безупречен, хотя местами и изыс­кан, образы благородны. Хорош и Леонтьев. Этот не так спел и красив, но теплее Короленко, миролюбивее и женственней. Только — Аллах керим! — зачем они оба специализируются? Первый не расстается со своими арестантами, а второй питает своих читателей только одними обер-офицерами. Я признаю специальность в искусстве, как жанр, пейзаж, историю, пони­маю я амплуа актера, школу музыканта, но не могу помириться с такими специальностями, как арестанты, офицеры, попы. Это уж не специальность, а пристрастие» ³⁵. Художник должен быть свободным и от «целей», и от «пристрастия».

Но для свободного художника нужна среда: нужен внима­тельный и глубокий слушатель-критик. Художник и слуша­тель-критик нераздельны в этом процессе роста художника. Когда нет второго (критика), творчество замирает без отзвука. Об этом Чехов пишет ясно и определенно А. С. Суворину: «Ис­чезла бесследно масса племен, религий, языков, культур — исчезла, потому что не было историков и биологов. Так исчеза­ет на наших глазах масса жизней и произведений искусства, благодаря полному отсутствию критики»³⁶.

Критика того времени не удовлетворяла Чехова; она пред­ставлялась ему сплошь предвзятой, проникнутой личными це­лями; она «искала между строк тенденции». Не было той кри­тики, которая смотрела бы на художника как на свободного художника, как на цель в себе, — как смотрел Чехов на чело­века. Она была или шарлатанской или «мнимо научной». В ней было все, только не было ни одного слова о «свободном художнике», каким хотел быть Чехов. Потому у Чехова не­однократно вырывались слова: «нет критики».