А.П.Чехов: Pro et contra

Чехов знал для себя высшую свободу: и от Бога, и от диаво- ла, и от всяких предрассудков, фетишей и кумиров, и от обыч­ных человеческих иллюзий, и от всяких увлечений частными идеями и идеалами. Она далась ему, эта свобода, легко, можно сказать, даром, без особых затрат душевных сил, без внутрен­ней и внешней борьбы — просто так был устроен: он сам по себе, и все остальное само по себе. Не знал он только одной свободы: свободы от настоящего, отграниченного; оно-то вы­зывало в нем наибольший протест, сильнее всего его мучило. Прошлое и будущее всегда несколько в тумане, и там не тор­чат так выпукло эти частности, не напоминают так резко о своей разрозненности. Но что делать с настоящим, с этим моментным, мимолетным, которое всегда конкретно, не повто­ряемо? Оно образ и подобие его собственного духа, так напря­женно, но напрасно (это органически ему чуждо) стремящего­ся к цельности, к единой, объединяющей идее или норме? Среди писем к Суворину есть одно, по тону чрезвычайно взвол­нованное. Чехов не удержался в тех рамках скрытности, из которых он очень редко выходит, когда пишет о себе, и загово­рил встревоженно:

«."Величайшее чудо это сам человек, и мы никогда не ус­танем изучать его. Или цель жизни — это сама жизнь. или я верю в жизнь, в ее светлые минуты, ради которых не только можно, но и должно жить, верю в человека, в хорошие сторо­ны его души и т. д.". Неужели все это искренно и значит что- нибудь? Это не воззрение, а монпасье. Она подчеркивает "мож­но" и "должно", потому что боится говорить о том, что есть и с чем нужно считаться <.> Она верит в "жизнь", а это значит, что она ни во что не верит, если она умна, или же попросту верит в мужицкого бога и крестится в потемках, если она баба. Под влиянием ее письма, Вы пишете мне о "жизни для жиз­ни". Покорно Вас благодарю. Ведь ее жизнерадостное письмо в 1000 раз больше похоже на могилу, чем мое. Я пишу, что нет целей, и вы понимаете, что эти цели я считаю необходимыми и охотно бы пошел искать их, а С. пишет, что не следует ма­нить человека всякими благами, которых он никогда не полу­чит. "цени то, что есть", и, по ее мнению, вся наша беда в том, что мы ищем каких-то высших и отдаленных целей. Если это не бабья логика, то ведь это философия отчаяния. Кто ис­кренно думает, что высшие и отдаленные цели человеку нуж­ны так же мало, как корове, что в этих целях "вся наша беда", тому остается кушать, пить, спать или, когда это надоест, раз­бежаться и хватить лбом об угол сундука» ²².

Вот что значит задеть за самое больное место! Чтобы насто­ящее оправдывало само себя или, что то же самое, в данном, моментном искать его собственного смысла: «цель жизни — это сама жизнь», «жизнь для жизни» и т. п. истины, которые вытекают из философии так называемого имманентного субъективизма, есть для Чехова «бабья логика», то есть просто глупость или в лучшем случае «философия отчаяния». Ему необходимы объективные высшие цели — необходимы именно как спасенье от ограниченности, разрозненности для его на­стоящего, как спасенье от самого себя, от органической болез­ни его духа, воспринимавшего мир в виде бесчисленного коли­чества отдельных, ничем не соединенных между собою частиц.