А.П.Чехов: Pro et contra

Так сказывается больно это чувство личности, законченнос­ти — чувство индивидуального, которое было у него от рожде­ния: всюду и везде он видит одни только клочья, выпуклости, отрезки, которые необходимо, да нечем объединить. И никто и ничто не могли потушить в нем этого чувства. Ничто — даже природа, которую он так глубоко и нежно любил. Много оди­ноких забывали в ее лоне себя и свои вопросы; сливаясь с ней, они, порою смутно, порою более ясно, ощущали радость свобо­ды — не из тех свобод, которые Чехов с такой легкостью и так охотно перечисляет, — а той особенной, о которой он никогда не обмолвился ни единым словом: свободы от своего «я», от своей индивидуации. Чехов не нашел у природы утешения: она не дала ему этой свободы; она его не поглощала. Было бы очень интересно проследить более детально те краски, те при­емы, при помощи которых Чехов так пленительно рисует свои пейзажи, делает их столь близкими, почти родными, челове­ческими. Ведь вот что прежде всего характерно: природа по­чти никогда не имеет для него самостоятельного, самоценного значения. Ее роль только служебная, она только «музыка в декламации». В этом смысле Чехов слишком городской чело­век, слишком свысока относится ко всему тому, что лишено самой главной человеческой способности — мыслить. И как он ее ни любит, природу, он никогда не пожертвует для нее ни единой человеческой чертой, никогда не потеснится, чтобы дать ей больше места, больше простора. В его письмах часто встречаешь такие презрительные выражения: «он еще не со­зрел — любит размазывать природу» или: «ваши описания природы излишни» и т. п. И ясно чувствуется, что это не толь­ко по отношению к какому-нибудь там Ежову или Жиркеви- чу — он и про Тургенева так сказал бы, если бы тот был его со­временником и обратился бы к нему с просьбой о правдивом и откровенном отзыве. Да, собственно говоря, он так приблизи­тельно и сказал, и именно о Тургеневе. своим рассказом «Егерь». Он написан на ту же тему, что тургеневское «Свида­ние». В нем явный вызов, дерзкая шалость огромного таланта, подумавшего про себя: «Нет, не так надо писать, а вот как». И как раз прежде всего по отношению к природе. Тургенев «раз­мазывает» ее. Описывает долго и тщательно картину леса до и после свидания: как величествен лес, как поздние осенние птицы поют, и шорохи слышатся, и какие именно шорохи, и листья опавшие, и цветы запоздалые, и букеты у него, и весь он сам здесь, со всеми, в этой природе. Чехов же скуп. Он твердо думает, что крестьяне плохо видят природу, по крайней мере не восхищаются ею, не расписывают ее, — им просто не­когда. Бабы жнут на полях. Недалеко от жнивья пыльная до­рога. Там вдали чернеет лес. Свидание на дороге. Медленно и уверенно шагает егерь. Его догоняет его жена, с которой он не живет, — она тут вблизи жнет. Свидание длится всего не­сколько минут. Егерь дает ей рубль и удаляется. Она провожа­ет его глазами, пока он не скрывается в лесу. Вот и все. При­рода обрисована беглыми штрихами, мимоходом: она нужна была ему, чтобы оттенить то настроение, которое сообщается читателю от самого рассказа, от человека и человеческой жиз­ни. И это всегда у него так. То же и относительно красок: у него нет каких-нибудь специальных для природы — он черпа­ет их из быта, из обычной, будничной и опять-таки преимуще­ственно человеческой обстановки. В этом, может быть, секрет изумительной оригинальности его как пейзажиста — причина, почему его картины природы так пленяют, как ни у кого. Природа, все необычайное, величавое в ней точно «обыденыва- ется», целиком врастает в человеческую жизнь и делается час­тью его существования. Вот некоторые из его метафор. Гремит гром — «человек ходит босиком по крыше». Сверкнула мол­ния — «кто-то чиркнул спичкой». Огромная синяя туча — «она имеет вид фортепьяно». Лунный свет затуманился — «стал как будто грязнее». «Черные лохмотья слева уже под­нимались кверху, и одно из них, грубое, неуклюжее, похожее на лапу с пальцами, тянулось к луне». «Дождь и рогожа как будто поняли друг друга, заговорили о чем-то быстро, весело и препротивно, как две сороки» ²³. Такие приемы у него всегда, по крайней мере, в лучших описаниях. Но что интереснее все­го и для нас доказательнее — это кому Чехов предоставляет активную роль во взаимоотношениях человека и природы: она, эта роль, всегда за человеком. Не настроение человека опреде­ляется впечатлением, получаемым от природы, а наоборот: са­мые прекрасные ее картины покажутся человеку пошлыми и нудными, если он только не в духе или расстроен.