А.П.Чехов: Pro et contra

Но, может быть, тут сказывается известная последователь­ность или, вернее, прямолинейность в обрисовке характеров? Если его герои — хмурые и одинокие люди, то пусть они оста­нутся такими до конца, и пусть они устоят даже и против при­роды? Это не мирится с художественным обликом Чехова, с его стремлением к объективной правде, с его изумительным знанием человеческой души. Но вот его личное, субъективное отношение к природе, которое он уж высказывает не через кого-нибудь, не устами какого-нибудь героя, а от себя. Я разу­мею его описания в «Степи». Лицом к лицу сошелся Чехов со стихией, и не было между ними тех мелькающих точек — от­дельных индивидуальностей, которые так часто отвлекают его внимание: пелена ночи сокрыла их, и они исчезли. Только и видно «голубое, необъятно глубокое и безграничное небо, усы­панное звездами» и слышен «непрерывный монотонный гул», «молодая, веселая трескотня, какой не бывает днем». Затиха­ет, замирает на мгновение душа: «однообразная трескотня уба­юкивает, как колыбельная песня»; но только на мгновение. «Вот откуда-то доносится отрывистый тревожный крик неус- нувшей птицы или раздается неопределенный звук, похожий на чей-то голос, вроде удивленного "а-а!", и дремота опускает веки». И уже явственно слышишь, как «птица, которую степ­няки зовут сплюком, кому-то кричит "сплю! сплю! сплю!", а другая хохочет или заливается истерическим плачем — это сова». И снова, по-видимому, просыпаются прежние тяжелые мысли, и уже в центре он — одинокий опечаленный человек, и уже спрашивает с тоскою: «Для кого они кричат, и кто их слу­шает на этой равнине. в крике их много грусти и жалобы». А потом все более и более съеживается человек, становится ма­леньким, ничтожным: он противостоит стихии, она его по­давляет, и он чувствует себя потерянным, непоправимо одино­ким. «Когда долго, не отрывая глаз, смотришь на голубое небо, то почему-то мысли и душа сливаются в сознание одино­чества. Начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и все то, что считал раньше близким и родным, становится бес­конечно далеким и не имеющим цены. Звезды, глядящие с неба уже тысячи лет, само непонятное небо и мгла, равнодуш­ные к короткой жизни человека, когда остаешься с ними с глазу на глаз и стараешься постигнуть их смысл, гнетут душу своим молчанием; приходит на мысль то одиночество, которое ждет каждого из нас в могиле, и сущность жизни представля­ется отчаянной, ужасной.»

Так вот что ему дает природа, эта всех скорбящих утешаю­щая стихия, когда он остается с нею с глазу на глаз! Еще более глубокое сознание одиночества, похожее на то страшное, кото­рое ждет каждого из нас в могиле, еще более ясное представле­ние о том, что сущность жизни отчаянна, ужасна. Нет, по-ви­димому, нигде спасения: ни в человечестве, ни в Боге, ни в природе. Путник-созерцатель — он, беспрестанно ощущающий свою законченность, ни с кем и ни с чем не могущий слиться воедино. Цепь, разорванная на множество звеньев, мир, рас­павшийся на отдельные атомы, — вот как воспринимает Чехов жизнь, окружающее.

V

Чехов начал бодрым, веселым, юношеским смехом. Было просто весело отмечать все смешное в жизни, еще веселее — смешное в серьезном или в том, что всем кажется серьезным. Надеялся ли, что потом сама собой откроется эта «высшая идея», или еще не сознавал, не чувствовал ее необходимости, — но он был неистощим на всякие комические сюжеты, на смеш­ные положения, в которых было чрезвычайно много анекдоти­ческого, неожиданного, порою даже несуразного. «"Знаете, как я пишу свои маленькие рассказы?.. Вот". Он оглянул стол, взял в руки первую попавшуюся на глаза вещь — это оказалась пепельница, — поставил ее передо мною и сказал: "Хотите — завтра будет рассказ, заглавие «Пепельница»?" И глаза его засветились весельем. Казалось, над пепельницей на­чинают уже роиться какие-то неопределенные образы, положе­ния, приключения, еще не нашедшие своих форм, но уже с го­товым юмористическим настроением.» Так передает Короленко одно из своих впечатлений от первой встречи с Че- ховым²⁴. И это очень и очень характерно для Чехова первой поры. Именно анекдотическое, смешные приключения — ко­мизм не столько характера, идеи, души человеческой, сколько положения. Люди как люди — не хорошие и не плохие, того же сорта, что и будущие его несчастные, одинокие, но пока они все еще представляются ему в смешном положении. Или вернее: пока он еще ставит их в такие условия, при которых в человеке выявляется одно только комическое его.