А. П. Чехов в воспоминаниях современников

Я была настоящее дитя города, притом без семьи, жившая в вечном калейдоскопе новых лиц и впечатлений, работы, дела, волнений, развлечений. И эта перегрузка иногда становилась невыносимой — тогда поездка в Мели­хово была для меня своего рода успокоительной и очисти­тельной. Уже одно ощущение, когда после душной Москвы, грохота ломовиков, теснящейся толпы выйдешь, бывало, из душного вагона на маленькой станции Лопасня, и вдруг глотнешь чистого воздуха, особенно чистого, ароматного, с запахом поля, травы, сосны — ароматного даже зимой, словно под снегом таится что-то душистое, потом сядешь в тарантас или в сани и едешь полями, полями, вдыхая ту благословенную тишину, тот простор, грустный, задумчи­вый и благостный, какой бывает только в русской приро­д е , — уже одно это ощущение было радостно и успокоитель­но для утомленных московской суетой нервов. Словно вдруг приостановился во время быстрого бега — и делаешь передышку. И от серенького неба, от белых берез, красне­ющей рябины веяло по дороге покоем и отрадой. (Чехов побранил бы эту фразу, как «рутинную», — но она вполне выражает охватывавшее тогда настроение.) И это ощуще­ние продолжалось и усиливалось, когда я подъезжала к низенькому дому, когда попадала в уютные комнаты Мелихова, в атмосферу чеховской семьи.

В первый раз я попала в Мелихово приблизительно через год после того, как эта маленькая, заброшенная усадебка была куплена ⁴. Чехов купил ее за глаза, даже не осматривая. В то время она состояла из запущенного сада, земли с множеством пустырей и неуютного дома. Через год после покупки усадьбы нельзя было узнать. Вся семья взялась дружно за работу: кто занялся садом, кто огородом, кто посевами, при помощи двух работников не покладая рук чистили, сажали, сеяли... У всех Чеховых есть одно свойство: их, как говорится, «слушаются» растения и цве­ты — «хоть палку воткни, вырастет», — говорил А. П. Он сам был страстный садовод и говорил, так же как Чайков­ский, что мечта его жизни, «когда он не сможет больше писать», — заниматься садом. Дом был весь приведен в по­рядок, заново окрашен, оклеен, кое-где перестроен, выведе­на отдельная кухня. Мелихово стало настоящей «чеховской усадьбой»: не романтический тургеневский уголок с бе­седкой «Миловидой» и «Эоловой арфой», не щедринская деревня с страшными воспоминаниями — но и не «дача», хотя все и было новое. Новый низкий дом без всякого стиля, но с собственным уютом. Лучшая комната отведена была А. П. под кабинет. Большая, с огромными венецианскими окнами, с тамбуром, чтобы не дуло, с камином и большим турецким диваном. Зимой окна до половины заносило снегом. Иногда зайцы заглядывали в них из сугробов, становясь на задние лапки, причем Чехов говорил Лике, что это они любуются на нее. А весной — в окна смотрели цветущие яблони, за которыми ухаживал сам А. П. Он, между прочим, особенно любил цветущие яблони и вишни, и в своей пьесе «Вишневый сад» больше всего ценил ее название. Цветение фруктовых деревьев вызывало в нем какие-то радостные ассоциации — может быть, сады его детства в южном городке, но когда он смотрел на бело- розовые яблони, у него были ласковые и счастливые глаза.

В доме было комнат девять-десять, и когда А. П. в пер­вый раз показывал мне его, — то меня обвели кругом дома раза три, и каждый раз он называл комнаты по-иному: то, положим, «проходная», то «пушкинская» — по большому портрету Пушкина, висевшему в ней, — то «для гостей», или «угловая» — она же «диванная», она же — «кабинет». А. П. объяснял, что так в провинциальных театрах, когда не хватает «толпы» или «воинов», одних и тех же статистов проводят через сцену по нескольку раз — то пешком, то бегом, то поодиночке, то группами... чтобы создать впе­чатление многочисленности. Позже этим способом велико­лепно воспользовался Станиславский в «Юлии Цезаре», и я вспомнила шутку Чехова.

Когда я попала туда, несмотря на то, что имение было в руках Чеховых только год, впечатление было такое, будто Чеховы там живут спокон веку, и что Павел Егорович, отец Чехова, так и состарился в своей «келейке», а дети роди­лись в этом ставшем таким уютным доме. Обстановка была более чем скромная — без всякой мишуры: главное укра­шение была безукоризненная чистота, много воздуха и цве­тов. Комнаты как-то походили на своих владельцев: келей­ка Павла Егоровича, с киотами, лампадкой, запахом лекар­ственных трав и огромными книгами, в которых он записывал все события дня в одной строке ⁵, вроде:

14. Девчонки принесли ландышей из лесу.

15. Превосходно удались Марьюшке налистники.

16. Пастуха молнией убило.

17. Миша женился.

18. Приехали гости, не хватило тюфяков.

Антон сердит.

Пиона расцвелась.

и т. д.

Эпически спокойно — радости, горести, новости — все в одной строке. Из этой записи можно было понять, откуда У А. П. уменье так кратко и сжато дать в одной фразе всю картину — в одном «горлышке бутылки, блестящем на плотине» — всю картину лунной ночи... ⁶