А. Разумовский: Ночной император

Бирон из Шлиссельбургской крепости отписывал вину на Миниха: «…Нрав графа фельдмаршала известен, что имеет великую анбицию, и притом десперат и весьма интересоват. Також слыхал я от него, что Преображенская гвардия ныне его более любит…»

Путался в русских словесах немец Бирон, но надо ж было себя спасать.

Не спас! Генералитетская комиссия, состоявшая из восьми человек (графа Чернышева, Хрущева, Лопухина, Бахметева, Новосильцева, Яковлева, Квашнина-Самарина, Соковнина), без дальних разговоров приговорила: «Казнить бывшего регента смертью, четвертовать и все имение отобрать в казну». Генералы не забыли, как он четвертовал бывшего канцлера Артемия Петровича Волынского…

Разумеется, из императорской колыбельки последовало снисхождение: «Как мы по природному нашему великодушию…»

Да, да.

«…По отписанию всего имения на нас в вечном заключении содержать…»

Ах, милость, царская милость, подписанная вместо малютки нежной ручкой Анны Леопольдовны!

Перед принцессой Елизаветой посетовала:

— Не могу я казнить, дорогая цесаревна. Скушно это — на казнь смотреть…

— Скушно, ваше величество.

Едва ли слабый умишко правительницы постигал тайные думы цесаревны. Падая на дно Шлиссельбургского каземата, Бирон ведь тащил за собой и своенравного фельдмаршала, возомнившего было себя правителем. А женской ли ручке — зануздать Россию? Анна Леопольдовна со страхом видела, что она вроде и не правительница, а так, служанка при грозном фельдмаршале — покорителе Данцига, Хотина и Очакова. Ох как боялась Миниха! Стражу во дворце удвоили; Анна со своим Антоном-Ульрихом и малюткой императором каждую ночь меняла спальни…

Но ведь Миниху противостоял и другой грозный немец — Остерман.

Тоже из гнезда Петрова. И тоже в это смутное время напитавшийся самовластия. Что правительница? Ей скучно было заниматься делами, да и не смыслила она ничего в делах. Отсюда и шепот, и внушение:

— Богопротивные деяния замышляет фельдмаршал, потребно его укоротить…

А раз потребно — так и укоротили. Звание осталось, но от дел отстранен. Греми попусту саблей да топай громадными ботфортами! Нестрашно.

Можно маленько и милости прибавить. Опальных прежнего царствования — почему не возвратить?

Тверского епископа Феофилакта, брошенного в крепость Бироном, полумертвого привезли на новгородское подворье. Больше того, дали знать цесаревне: цени, мол, наше благо. Она велела своему управителю:

— Едем, Алексей Григорьевич. Бог даст, к себе заберем.

К приезду цесаревны Феофилакта очистили от многолетней грязи, и сам первосвятитель Амвросий Юшкевич, горестно прослезясь, одел его в монашеское архиерейское платье. Пристойно чтоб было предстать пред очи цесаревны.

Она припала к его замогильной руке:

— Узнаешь ли, владыко?

Он вгляделся полуслепыми глазами, скорее почувствовал, чем узнал:

— Ты искра Петра Великого.

Отвернувшись, заплакала цесаревна: не жилец уже был…

Наказав услужающим монахам, что приготовит ему достойное место у себя при дворе, на лекарства оставила триста рублей.

— Усердствуйте во здравие воскресшего владыки!

Но воскреснуть он уже не мог. Тут же и настигла ее весть: ко Всевышнему пошел великомученик Феофилакт… Но последние его слова уже разносились по Петербургу:

— Искра Петра Великого — да воссияет!

Значит, свети в глухой ночи. Ничего ведь не изменилось. Что Бирон, что Миних! Да хоть и великий царедворец Остерман. Несть числа немцам.

Для утешения цесаревны новые толки пошли: замуж ее, а как же!

— Алешенька, меня на этот раз выдают за Людовика Брауншвейгского, каково?

Он уже привык к таким неожиданностям. Не сладилось с Бироном — почему бы не сладить с каким-то Людовиком? Тем более что он самолично в Петербург прискакал.

— А что, ваше высочество, — славная партия!

Ответом было:

— Дур-рак!

Но ведь малое время спустя — опять:

— Свет Алешенька — за французского принца Конти сватают!

— Чего ж, принц да принцесса. Не чета хохлацкому пастуху…

И тот же ответ:

— Дурак, уж истинно. Мой батюшка гнушался ли безродной матушкой? Чем глупости-то говорить, смотрел бы ты лучше за нашими именьями… управитель! Малы доходы — велики расходы. «Дворик» — содержать надо? Благо ближнему дарить? Детишек гвардейских крестить?

Она была неутомимой крестной в гвардейских полках. А деток-то у сержантов да капралов сколько рождалось? Иль в предвкушении грядущих баталий?..

Баталии не замедлили себя знать…

Великий дипломат и великий интриган Остерман присоветовал правительнице:

— Ваше величество, отправьте гвардию в Финляндию. Благо, война со Швецией назревает. Пусть разомнутся. Нечего на балах паркеты протирать, тем паче вкруг дворика цесаревны крутиться…

Верно, новая война со Швецией надвигалась — все из-за глупости правительства. Войска пошли под Выборг — почему бы не пойти и гвардии?

Гвардейские полки были страшнее шведов… Они привержены цесаревне-затворнице.

— Мой гоф-интендант! — бросилась к Алексею. — Они идут в поход! Им надо дать денег! У меня мало…

Алексей поцеловал грустно опустившуюся ручку:

— Моя господыня! Все придворные — твои слуги. Мы отказываемся от жалованья — в пользу гвардейских солдат. Дай им всем хотя бы по пять рублей.