…А родись счастливой

– Это уже не твоё дело, девочка. Сейчас ему не везёт с работой и рукописью, но я надеюсь на Таллин. Ты, когда выяснишь свои обстоятельства, можешь перевести мне туда взаймы что-нибудь на главпочтамт до востребования.

– Мне всё ясно, ма. Ладно, я не поеду. Клади трубку, а то много набежит за разговор. Целую.

– Взаимно. Девочка, обязательно разберись как следует с наследством. Вы расписаны, и ты в полном праве претендовать…

– Ма, я сказала «целую», – перебила Люба. – Иди голубь своего Никодима, а то зайдётся в припадке. Всё. Целую.

Люба опустила трубку в колени, откинула голову на высокую спинку кровати, закрыла глаза. Поговорили! Про траурный наряд, про волосы Марины Влади… Сколько же лет маман? Сорок три? Нет, в этом году будет сорок пять. Уже сорок пять. Как легко и бурно прожила она жизнь! Меняла работу, мужей, города. Бросали её, и она бросала. Была парикмахером и натурщицей, женой художника и портного, служила метрдотелем и водила роман с кинорежиссёром, снялась у него в двух фильмах, в последнем играла фронтовую подругу усталого комбата, вышла замуж за администратора этой картины, безуспешно лечила его от алкоголизма, оказалась сестрой-хозяйкой санатория, там оформила брак с членкором и быстро похоронила его. Теперь – какой-то Никодим, и всё это вихрем, на пределе чувств. Поседеть можно от такой круговерти, а она ещё вполне ничего, энергична, легко снимается с места и в любой час дня и ночи готова всё начать сначала, так, во всяком случае, она сама говорила Сокольникову, когда прошлым летом они случайно встретились в Риге в крохотном домике, с вечно закрытыми ставнями, где спрятался едва ли не самый милый в Прибалтике ресторан «Пут, вейн». Анатолий через друзей заказал там столик, а за соседним оказалась маман со своим членкором – шестидесятилетним яйцеголовым теорграмматиком, тощим, как примитивное пугало, и с каким-то механически нудным голосом.

– Ма, и где ты откопала это достояние отечественной культуры? – спросила Люба, когда они оказались на несколько минут без мужчин. – Он каких наук учёный?

– Линг-вист! – звонко произнесла маман.

– Фу, как скользко!

– Ну, что ты? Мне с ним забавно. «В сущности всякий выбор сводится к ответу на вопрос «да» – «нет», «хочу» – «не хочу», – заговорила маман голосом членкора.

– Не хо-чу! – сказала Люба. – Что ты в нём нашла?

– Я переживаю с ним необычайное чувство платонической любви. Девочка, это так пресно! Но он так привязан ко мне, что разошёлся со всеми своими родственниками и объявил меня прямой наследницей на случай переиздания его трудов. А у тебя с этим Анатолием – он вполне! – серьёзно?

Люба пожала плечами:

– Я не знаю, ма. Мы просто вместе работаем, и у него семья. Я ему вроде нравлюсь. Он вытащил меня из парикмахерской, старается взять с собой в командировки. Мне он тоже нравится, он щедрый, но что и как будет – я не знаю.

– Я всё сейчас выясню.

– Ма! Остынь!

– А что тут особенного? Я – твоя мать, а он уже не мальчик, должен понять меня. Кстати, сколько ему?

– Ма, я в паспорт к нему не заглядывала.

– И зря. Это надо делать. Я – деликатно.

– Ма, ну я тебя прошу! А то я начну сейчас отбивать у тебя твоё пугало.

– А я – у тебя. Согласна?

– А наследство на труды, ма?

– Бессовестная!

Люба пересела к матери, положила голову ей на грудь, подольстилась:

– Угу, яблонька моя кудрявая, а я – твоё яблочко.

– Да-да, яблочко, яблочко.

Но когда мужчины вернулись, маман не преминула «показаться» Сокольникову. Она почти не пила, много и интересно говорила, смеялась, открывая удивительно ровные белые зубы. Однако танцевать выходила только с мужем и вела себя с ним так, словно была в руках пылкого любовника и едва сдерживала ответное чувство. Но для Сокольникова этого было мало. Он – не лингвист, заморивший себя бесплотными изысканиями сущности грамматических построений и пребывающий на излёте физических сил. Пусть тот изумляется поведением жены и прижимает её в танце ребром ладони с оттопыренным мизинцем. Сокольников – практик, крепкий духом и хваткой, и эти трюки много повидавшей женщины не имеют для него реального смысла, если рядом – вот под его рукой – молодое, красивое, страстное и не вникающее в сложности бытия существо. Не уходя из-за столика (к чёрту эти танцы!) они от души веселились, наблюдая, как отвисает губа у членкора от того, что к нему жмётся милая в общем-то дама.

Маман всё поняла, что хотела понять: её дочь и Сокольников увлечены друг другом, и всё-таки, когда уже одевались к выходу, она изловчилась задать ему двусмысленно звучащий вопрос:

– А я вам разве не подхожу?

Сокольников улыбнулся:

– Очень подходите. В качестве милой тёщи, что и прошу вас принять совершенно серьёзно. Вас – тоже, – наклонил он голову к членкору и услышал в ответ сентенцию:

– Жизнь, в сущности, это – постоянная реализация выбора между «да» и «нет», «хочу» и «не хочу», «за» и «контра».

Всего через три месяца после этого вечера маман прислала вырезку из «Учительской газеты» с некрологом на своего теорграмматика, а теперь вот и Люба может ответить тем же. «Освободилась…»