…А родись счастливой

Люба встала в дверях, прижавшись спиной и затылком к косяку, и Игорь сообразил, что его действительно просят вон и освобождают для этого дорогу. Но уходить из такого дома? От такой вдовы – пусть хоть она будет не батина, а самого господа бога… Ах, невезуха!

– Мать, ты не порти вечер человеку. Извини, в чём можешь, но чего ты гонишь-то меня?

– Остаётся полминуты, – ответила она, не поворачивая головы.

– Мне всё ясно. Ладно! – он начал гоношить себе «посошок», но прежде заглянул за штору. Под фонарём, освещающем постройки во дворе, действительно пофыркивала выхлопной трубой чёрная «Волга». – Это тот рыжий бугай, что сидел за столом с Кащеем, батин шофёр? Который его утопил? Теперь он тебя пасёт? Всё ясно. Кончаем интим, переходим к делу. – Он отставил налитый коньяк. – Сколько батя оставил тебе наличными или на вкладах?

– Ты считаешь, что он тут грёб тысячи? У него оклад был двести рублей за то, что он ночи не спал, мотаясь по полям, как сукин сын! – сорвалась Люба с прежнего тона.

– Хорошо. Я не знаю, сколько у него было тут, знаю, сколько было там, сколько он на лапу брал за каждый контейнер дефицита! – заорал на неё Игорь, напрягая вспотевшую шею.

– А это уже не моё дело, я не знаю этого. Знаю, что ты своё получил, и «батя» тебе уже ничего не должен! – ответила она, тоже заводясь на крик, но тут же опомнилась: «Чего это я? Всё село сейчас на поросячий визг сбежится». – Я зову Степана, – сказала спокойно.

– Хрен с тобой. Я, сам, уйду. – Игорь тяжело выбрался из-за столика, большими пальцами заткнул выехавшую из брюк рубашку. Выходя из гостиной, остановился против неё так же, как она в столовой против Степана, оглядел её, дохнул перегаром: – Какой хай лайф сломала, дура!

Конечно дура. Надо было сразу выпроводить этого разъевшегося пасюка, чтобы не слышать и не знать того, что он тут плёл. А она – «Жизнь продолжается!..» Коленками сучила перед подонком…

Люба лежала в неразобранной кровати прямо в халате и даже не сбросив тапочек. Одна во всём огромном доме. Вчера этого не замечала, потому что всё время кто-то подходил, что-то спрашивал – как заснула не помнит. А сегодня какой-то другой день, осознавала, контролировала каждый свой шаг, стараясь казаться то такой, то этакой. И теперь не уснуть в пустом доме.

Какой он большой и гудящий – этот дом. А что гудит? Как дальний ветер. Парк или камин? Наверно, камин. Потому что когда Анатолий поехал днём на охоту, она растопила камин, села вязать, но так и не начала – смотрела на огонь. А потом ввалился мокрый Степан. Господи, какой он был страшный! И сколько с него набежало воды у камина, пока он крутил кровянистыми пальцами телефон. Потом всё завертелось, и камин гудит уже четвёртые сутки, и никто его не слышит. И она услышала вот только первый раз. Значит, чтобы услышать чью-то тревогу, внутреннюю стынь, надо остаться с ним один на один во всём мире? Почему же тогда она не слышала тревоги Анатолия – ведь столько раз они оставались одни? Нет, одной она оставалась до него, в окружении клиентов прирыночного салона, а с ним не было одиночества, даже когда он уезжал без неё. Он всегда что-нибудь да оставлял ей на память о себе – то новую пластинку, то подобранного где-то щенка, а один раз, собираясь в район на собрание актива, приволок в гостиную какую-то крестовину, надел на неё свою старую рубашку и кепку. Получилось до смешного похожее на него пугало. Она смеялась до чёрных слёз с ресниц. Он лишь слабо улыбался. Может, он хотел ей что-нибудь сказать особенное? Она не поняла тогда и не спросила потом. А наверно, в нём была какая-то не услышанная ею тревога.

Странно, а вот уезжая на охоту, он ничего ей не оставил, принёс только дров для камина и всё, а она и этой перемены не заметила, как не увидела, когда эти дрова сгорели…

Значит, это мог быть «не случай»? Милицейский капитан рылся в его столе, но, кажется, ничего не нашёл, впрочем, кто знает, нашёл он чего или нет. Там были понятые из конторских. Она тоже какое-то время сидела в кабинете, но поиски капитана её, видимо, не занимали. Она так и не знает, что он искал.

А вообще-то чем и когда она интересовалась, что касается Анатолия отдельно от неё?

Задав себе этот вопрос, Люба со смятением подумала, что только сейчас, когда говорила с Игорем, она поняла, что не делила с мужем никаких его забот, тревог, невзгод. Не любила? Но ведь ждала его, его улыбки, его крепких рук, и тихонько скулила от того, что здесь, в этом большом, красивом доме, руки его стали реже ложиться ей на плечи. Забираться к затылку под волосы, стискивать лопатки, гладить ноги…