…А родись счастливой

Пока грузились в «буханку», к дому подлетел «Беларусь» и из распахнутой его кабины, всякий по-своему, выбрались Степан Дурандин и Митрич. Степан-то просто выпрыгнул на землю, а Митрич повернулся тощеньким задом, поболтал в воздухе ногами, ища ступеньку, нащупал её, опёрся одной ногой и стал искать землю другой. Степан догадался поддержать его под руку и осторожно опустил возле колеса. Увидев Любу, Дурандин вспыхнул лицом, зачем-то утёрся кепкой, сдёрнутой с рыжей вихрастой головы, подошёл.

– Здрасте вам! – улыбнулся во все зубы. – Давно не видались. Надолго к нам и какими судьбами? Видал как-то вас по телевизору… Узнал сразу…

– Поработать приехали, здравствуй Стёпа, – улыбнулась ему Люба. – А ты как тут? На тракторе теперь?

– Да, как видишь! Сеем, пашем…

– Вашим-нашим шапкой машем? – появился на крыльце Игорь. – Здорово, кудрявый! – И повёл Степана за дом. – Раньше чего-нибудь ковырял здесь? – спросил тихо.

– Когда ковырять-то? Снегу нонесь тут было! А это ты штоль Митрича наладил? Он пахать велит…

– Адвокат мой.

– А тихо-то нельзя штоль было?

– Можно, конечно. Но сколько лет пришлось бы ковыряться?

– А теперь чего?

– А теперь – дело о наследстве. Потому и адвокат здесь.

– Ну, да! Найдём и – дяде, а сам – иди к бляде?

– Ты пахать приехал? Вот и паши!

Спепан пошёл к Митричу советоваться, чего цеплять к трактору – культиватор или плуг с бороной? Ещё вопрос был – откуда начать – от дома к бане или сперва за гаражом поднять землю? А, может, сразу на лужайку выезжать? Обошли всё пространство, замусоренное почерневшим прошлогодним листом, приметили крошки свежей земли возле крайнего гаражного бокса. Степан присел, помял между пальцами землю, понюхал её:

– Свежая. Вот руки-то кому бы обломать… И, кажись, первачом тянет. Понюхай! – протянул Митричу руку.

– Да соляркой одной от тебя разит! – отвернулся Митрич. – Какой теперь первач?

– А на лист гляди. Тут примят, тут сгребён. Рылся кто-то! Вот тута ямка была! – ткнул пальцем в землю. Копался кто-то. Сынок, поди…

– Может, и он ковырялся, раз приехал. А мы пойдём от печки плясать. От бани, значит. Туда теперь никто скоро не пойдёт. Так что гони, за плужком, да и начинай! – отвернувшись от Степана, распорядился Митрич. Сам-то он догадался, откуда тут первачок мог быть в земле, да ведь Дурандину этого не скажешь. Потому и глаза отвернул, чтобы не показать рыжему охотнику своей догадки…

Степан легко втиснулся в кабинку трактора, хотел с досады пустить его с места в карьер, но не удержался, поманил к себе Игоря:

– Айда, за плужком сгоняем! – и, наклонившись из кабины, спросил тихо:

– Нашёл чего? Ковырялся-то…

– Кто? Ты чего, бугай? – оторопел от вопроса Игорь. – Где бы я тут ковырялся?

– А заступ кто на углу гаража оставил? Не знаешь? Так и не надо. Отходи! – Степан рванул трактор к дороге в село, оставив Игоря в облаке запаха солярки.

Уехали и телевизионщики, прихватив Митрича, подбросить до конторы. Но там он не вышел из «буханки», хотя видел, что на скамейке перед щитом показателей на севе сидят в ожидании его бригадиры. Сейчас начнут придираться к записям, уверять, что кому-то он не учёл целое поле. А Митричу надо успокоиться. Навёл его Дурандин на шальную мысль, что на углу гаража и впрямь может быть что-то закопано адвокатом, если тот просил бутылку, а потом и лопату. И как тут начнёшь собачиться с бригадирами, если под кепкой крутятся совсем другие соображения: чего бы он там мог такого закопать и как, на ночь глядя, умудрился, оставить всего столько следов, что даже Стёпка, уж охотник из охотников, и тот засомневался… Одно слово – Лазарь! Не зря говорят: где один Лазарь прошёл, там трём Хачикам делать нечего. Только штука-то в том, что не откопал он чего-то, а сам спрятал в землю…

– Ладно, меня тут высади, – сказал он Виктору. – Всё равно видят уже бригадиры… – Митрич неловко спустился на землю, потому что и эта машина, хоть и не трактор, а для него высока. Притенил кепкой глаза от высокого весеннего солнца и уверенным шагом пошёл к поднявшимся навстречу бригадирам.

Дом Селиванихи в три окна по фасаду был уже тёмен от времени, но гляделся весело за счёт отсвечивающих на солнце окон и голубеньких наличников. Сама бабка – на семерых бы Митричей хватило – ждала гостей на лавке возле крыльца.

– Вот вам и «нарошница» из Нарошкина, – представила Зарина грузную старуху с неожиданно мягким и добрым лицом.

– Здрасте, здрасте! – поприветствовала её Серафима. – Дай вам бог здоровья!

– И вам дай, бог! Спаси и сохрани… – Голос у Селиванихи оказался глубокий и распевный, что порадовало Серафиму, почуявшую красивые кадры будущей программы. Только вот где снимать: в избе или на воле?

– Люб, ты как считаешь, где тебе удобнее работать – дома или на улице?

– Ты меня спрашиваешь? Где бабушке лучше. Не я же буду в кадре… И как Геннадию…

– Мне, конечно, лучше на улице, только чтобы не прямое солнце. А вы как? – спросил оператор у мастерицы.

– Да мне-то всё одно. Мы у печки ляпаем, а вы глядите, где вам способнее, – пропела Селиваниха, разглядывая больше Любу, чем остальных.