…А родись счастливой

Люба поднялась в свою спальню. У дверей осмотрелась. И эта комната стала другой. Вроде, просторнее и беднее, что ли, потому что нет в простенке между окон их большой и такой уютной кровати, где никогда не было тесно и не оставалось лишнего места. Куда её девали? Распилили на две вот этих, что жмутся к стенам? Нет комода с зеркальным трельяжем и пуфом… У кроватей – тумбочки из другого гарнитура. Но кресла и столик – те же… и шкаф…

Люба пропустила Серафиму в комнату, спросила:

– Ты которую кровать займёшь?

– Ты свою занимай, а я потом.

– Моей тут нет… Вот здесь она была, – показала в простенок.

– А ничего ты тут жила, подруга! – огляделась Серафима и присела на ближнюю к двери кровать.

– Очень даже ничего!.. Но когда всё это было?…

– Времена, голуба, меняются. Были мы замужем, теперь – холостые. Блюли себя, теперь – гульнуть не грех!

– Без меня, ладно?

– Чего это без тебя-то? – Серафима упала на кровать, задрала вверх тощие ноги, поболтала ими, как ножницами. – Монастырь что ли по нам плачет? Я бы после баньки оторвалась. Ох, любила я после баньки! А ты когда?

– А я любила, когда любила. Кого тут любить-то? Геннадия с Виктором? Или Митрича?

– Да! Не люби брата и сотрудника аппарата… А пасынок твой на что?

– Ну, и возьми его с собой в баню! – начала сердиться Люба.

– Если пойдёт…

– Спроси!

– А ты?

– Я лучше с Митричем поболтаю, если придет. – Люба достала из шкафа постельное бельё, положила его на подушку и, бросив Серафиме её комплект, спустилась вниз. Хотела выйти на крыльцо, но в приоткытую дверь гостиной её увидел адвокат, позвал:

– Можно вас на минутку? Не скажете, не было рразговора с мужем, когда он был прредседателем, о его затррратах на соорружение этого комплекса?

– Не помню такого разговора. А что вас интересует? – спросила Люба.

– Я имею ввиду его личные трраты на стрройительство, – уточнил адвокат.

– Ну, не помнит человек, чего пристал? – вступился за Любу Игорь.

– Уважаемый доверритель! Я знаю, зачем докучаю баррышне! – вскипел Лазарь. – Мне пока не хватает документов, и я интерресуюсь! Имею прраво.

– Пока я тебе доверяю, – уточнил Игорь и перевёл разговор: – Там тётка баню вам пошла топить. А после баньки кино не посмотрим? Я тут привёз кой-чего…

– Любовь Андрревна, Игоррь Анатольевич хочет показать вам сплошной рразвррат!

– Лазарь! Ты заткнёшься? Или сегодня же вылетишь, – гаркнул Игорь на поднявшегося из кресла адвоката.

– Соверршенный развррат, запррещённый советским законом к показу и лицезррению! – выкрикнул Лазарь и снова упал в кресло, уронив за него телогрейку.

– Люб, он перегрелся вчера в бане. Нормальное кино! Всё по жизни!.. Просто молодость берёт своё. Старперов типа Лазаря это бесит. У них всё в прошлом. Но у нас-то всё впереди, а Люб? Лазаря уже автобус ждёт. А мы после баньки… А?

– А тебя он не ждёт? – спросила Люба.

– Кто?

– Автобус. Позвать Стёпу Дурандина, чтобы проводил? Помнишь такого? Зимой тебя домой отвозил…

– Да ладно! Стёпу… Где он, кстати? Спросить кой-чего… Как батя с тобой жил? Хай лайф обламываешь всю дорогу…

Глава 31.

Митрич пришёл чистенький, свежий, в новом костюме и рубашке апаш с отложным воротом. Рубашка, видать, едва ли не послевоенных времён, но хорошо подкрахмалена, чуть поблескивала от солнца и делала мужичка прямо пионером, только что откусившим совсем зелёное ещё яблоко. Серафима позвала Геннадия посоветоваться, где снимать беседу. Не в спальне же, а гостиная занята. Геннадий сразу предложил крыльцо: и фон прекрасный, и солнце уже подсвечивает не ярко. Посадили Митрича на одну лавку, Любу – на другую, чтобы не смотрелись они рядом. За Митричем виден был хороший задний план часть дымящей бани и угол рубленого сарая, за которым темнела роща, подчёркивая не утраченную ещё свежесть построек.

– Красивое у вас село, Аскольд Дмитриевич! – начала разговор Люба. – Кто-то очень умело его начинал. А давно ли это было? Сколько селу лет? – И ласково улыбнулась, чтобы подбодрить сжавшегося всем нутром Митрича.