…А родись счастливой

– Бог ты мой, какие люди! – поднялся Игорь из-за стола и раскинул руки, будто хотел обнять Любу и вошедшую за ней кампанию. – Лазарь, вот моя мачеха! – сказал он сидевшему рядом лысому мужчине в накинутой на плечи телогрейке. – Проходите. Какими судьбами?

– Прослышали, что ты шерстишь тут бумаги, приехали посмотреть, чего нароешь, – ответила Люба, занимая за столом точно то место, которое ей было отведено на поминках.

– Кто-то же должен был рыть, если мачеха сбежала, как от пожара, забыла, что у неё есть пасынки… Полгода прошло, и вот ищем, что можно по закону. Кстати, а завещания случайно он не оставил?

– Мне он завещал добрую память о нём, а что вам – не знаю. Похоже, что только жажду к…

Почувствовав по крепнущему голосу, что Люба начинает расходиться, Серафима дёрнула её за руку, мол, не заводись.

– Между пррочим, вполне ррезонный вопррос задаёт мой дверритель, извините, не имею чести знать ваше имя-отчество, – напирая на «р», вставил лысый в телогрейке.

– Любовь Андрреевна, – с вашего позволения, в тон ему ответила Люба.

– Остынь, – шепнула ей Серафима. – Мы еле добрались сюда, а вы как доехали? – спросила она Игоря.

– Как на крыльях и в надежде, что было за чем ехать.

– Ну да, «надежды юношей питают», – поддакнул Митрич.

– Ты только не питай людей одними надеждами, накорми лучше с дороги, – сказал ему Игорь.

Митич подхватился на кухню узнать, чего ещё там осталось, после развоза обеда механизаторам.

– И коньячку посмотррите там, – крикнул вдогонку адвокат. – А то здесь больше ничего не осталось.

– Весна, товарищи. Не держим. В сельмаге разве, да и то, поди, ничего нет, – остановился Митрич и развёл ручонками.

– А ты поищи! Что за порядки тут у вас? – недовольно спросил Игорь. – Такие гости приехали…

Люба встала из-за стола, пошла с Митричем на кухню, предупредить, чтобы ничего лишнего не искал.

– Мы работать приехали, а эти тоже обойдутся, – сказала она. – А поселишь ты нас где? Мы дня на три к тебе.

– Ой, не знаю, матушка! Они ведь даве землемеров-то у меня выселили. И вам бы спроситься у них…

– Митрич, миленький, ты кого боишься? Кто они тебе? – изумилась Люба.

– Да ведь вдруг накопают чего…

– У них, что, решение суда есть или санкция прокурора на обыск? Отбери бумаги, и пусть отдыхают! Или у вас есть чего накопать?

– Колхоз ведь это, голубушка!.. Кому чего надо, тот и найдёт. Доят нас, кому не лень и на все четыре стороны…

– Ну, если вы такие дойные… Я что-то не помню, чтобы Сокольникова кто-то доил…

– Сравнила сокола с полёвкой! – выговорил Митрич, отчаянно хлопнув себя по ляжкам.

И Люба вдруг увидела в нём совершенно другого человека. Не умного и хитренького, каким впервые открыла его для себя после поминок мужа, и к какому ехала за интересным разговором, а маленького, суетливого, забитого «недомерка».

– Ты же председатель, Митрич! – попыталась она вернуть образ человека, наставившего её на новую жизнь.

– Опять нет, Любовь Андреевна. – Хотели тогда поставить, а собрание не утвердило. Стёпка Дурандин полез и перебил, было, да и ему райком прикрыл дорогу. Так пока и хожу в исполняющих… Извёлся уже, хоть съезжай отсюда. Народ-то совсем по-другому смотрит: избранный ты или нет?

– Жалко. А я надеялась… Ладно, пойдём, пусть нас всё-таки покормят… Девушки! Здрасте! Накормите чем-нибудь четверых? – спросила она женщин, сиротливо сидевших в уголке кухни…

– Ой! Гляньте! Любовь Андреевна! – вскочили обе навстречу. – А мы вас по телевизору теперь видим! Чего к нам?.. Кормить-то чем, Митрич? Мясо у нас да картошка остались. Огурчики только ещё разве… солёные!..

– И хорошо, – сказала Люба, пытаясь узнать которую-нибудь из женщин, чтобы назвать по имени. Не узнала. – Спасибо. Давайте картошку с мясом. Пойдут и огурчики…

– Только к ним-то ничего нету с приездом вам… Может, домой мне сбегать разве? У мужа там первачок, вроде, оставался…

– Я те покажу первачок! – взвился Митрич. – Сказано, на севе ни-ни! Тут люди посторонние, а она «первачок»!

– Спасибо, спасибо! Обойдёмся! – сказала Люба и, обняв Митрича за худенькое плечо, повела к своим, отмечая по дороге перемены и в столовой. Как-то пожухло здесь всё. Дерево потемнело, лак потрескался и затёрся на косяках. А Митрич-то как изменился! Укатали что ли чем-то мужичка? Или тогда-то он коньячку глотнул?

А в зальчике уже всё нашли! Виктор отрыл в «буханке» свой НЗ, оператор разжился в сельмаге селёдочкой пряного посола и хлебом. Серафима нашла в серванте стаканы, и они уже разлили. На всех получилось по паре глотков. Но Лазарь от неизвестного ему напитка отказался, хотя Виктор и убеждал, что держит во фляжке только чистый медицинский, разведённый настойкой шиповника. Спорить с адвокатом не стали.

– Нам больше достанется! – сказал Игорь и выплеснул его долю в пустой пока стакан Митрича.

Отодвинула от себя стакан и Люба. Но Виктора остановить не успела. Тот уже занюхивал свой глоток куском хлеба и нацеливался глазом на её стакан.