А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

По А. С. Хомякову, погружение внутрь самого себя – необходимый этап самобытного, живого творчества. Он писал, что художник гениальный и чувства, и мысль, и форму берет только из глубины своей души и из сокровища современной жизни[1296]. Философ много размышлял о молитвенном творчестве, которому «нет пределов» и которое неразрывно связано с жизнью[1297]. Сердце, считал мыслитель, играет ключевую роль в творчестве, оно способно сделать разум зрячим.

Жизнь – особая философская и эстетическая категория, по И. В. Киреевскому, статуя Пигмалиона, которая понимает человека, окликает его, но одновременно является произведением его творчества, точнее, жизнетворчества, внешнего творчества, включающего научную и художественную деятельность. Философ поставил вопрос о том, что называть жизнью, чтобы не принять за нее мираж, «калейдоскоп» разнородных масок. Жизнь не просто условие развития духовного, но и «вершина и корень всех отраслей умственного и сердечного знания»[1298]. Если человек бежит от реальности, то «он будет поэтом, будет историком, разыскателем, философом и только иногда человеком»[1299]. И. В. Киреевский считал, что внешняя жизнь – это зеркало внутренней, поэтому внешний беспорядок свидетельствует о внутреннем неустройстве.

Своеобразным проявлением внешнего творчества славянофилов было также и их поведение в быту. Например, страсть к древнерусской одежде. А. С. Хомяков изумлял всех своей славянкой, пунцовой рубашкой без галстука и поддевкой. Славянофилы следовали древнерусским обычаям в еде, одежде, режиме дня. Но в контексте взглядов П. А. Флоренского подобное поведение выглядит совсем не наивно:

Одежда – часть тела. В обычной жизни это – продолжение тела, аналогичное волосяному покрову животных и птичьему оперению; <…> между одеждой и телом есть отношения более тесные, нежели только соприкосновение: <…> одежда отчасти врастает в организм. В порядке же зрительно-художественном одежда есть явление тела, и собою, своими линиями и поверхностями, строение тела она проявляет. За телом признана способность конкретно являть метафизику человеческого существа, – в этой способности нельзя отказать одежде, которая как рупор направляет и усиливает слова свидетельства, произносимые о своей идее телом[1300].

И. В. Киреевского принципиально отличало то, что он не культивировал древнерусские обычаи в быту, так как не был привержен внешним формам жизни.

Мыслитель писал также, что «промышленность <…> в наше время соединяет и разъединяет людей <…> дает направление наукам, характер – образованности»[1301]. Она тоже искусственное творение людей, которое как бы выходит из-под их власти, подчиняя себе жизнь, управляя миром без веры и поэзии. Промышленность превращается в «действительное божество»[1302], которому строят храмы, в некую мистическую силу, чуждую и глубоко враждебную человеку.

Большое внимание философы уделяют художественному творчеству. У И. В. Киреевского появляется особая эстетическая категория – «изящное», т. е. «прекрасное, прекрасно выраженное». Философ писал, что несправедливо смешивать изящное в искусстве с красотою в природе или с выдумкою воображения. Кроме красоты, кроме первой мысли, нужна еще удача выражения. Таким образом, тайна художественного творчества, с его точки зрения, – полная гармония формы и содержания, равновесие между двумя моментами – стихийностью, непроизвольностью чувства, охватывающего художника в минуты вдохновения, и сознательностью, умышленностью технического мастерства. Счастливая случайность – одна из стихий красоты. То, что выдумывается умом, всегда холодно. Стремление к красоте может нравственно возвышать, но может и унижать человека, поэтому А. С. Хомяков писал о необходимости неразрывной связи эстетических и религиозных начал: «Для того, чтобы человеку была доступна святыня искусства, надобно, чтобы он был одушевлен чувством любви верующей и не знающей сомнения: ибо создание искусства есть не что иное, как гимн его любви»[1303].

По А. С. Хомякову, необходимо как можно больше издавать отечественной литературы, так как для русского взгляд иностранца на общество, на государство, на веру превратен. Книгопечатание может быть употреблено во зло. И. В. Киреевский и А. С. Хомяков признавали, что это зло должно быть предотвращено цензурою, но не мелочною, не кропотливою, не безрассудно-робкою, а цензурою просвещенной.