А ты придешь к тому дереву? (СИ)

Эйдан рухнул за жаркое, покрытое испариной тело, устроив голову на тяжело вздымающейся груди. Дин запустил пальцы в его кудри и тихо засмеялся. Брюнет поднял голову, чтобы выяснить причину веселья, и увидел соломинку в пальцах любовника.

– У тебя сено в волосах, – улыбнулся Дин, аккуратно выбирая еще несколько стебельков из темной гривы. – Как в наш первый раз на сеновале, помнишь? У тебя все кудри были в соломе. Ты был таким милым, что устоять было невозможно, – мечтательно улыбнулся он.

– Ты и сейчас не можешь устоять, – Эйдан вернул улыбку.

– И никогда не смогу, – согласился Дин.

Эйдан вновь опустил голову на грудь возлюбленного, поглаживая мягкую светлую поросль и слушая успокаивающееся сердцебиение.

– Ты жалеешь? – вдруг спросил он. – Жалеешь о том, что полюбил меня?

Дин приподнял голову и поцеловал его в макушку:

– Я жалею только о том, что сейчас заставляю тебя страдать. Но как я могу жалеть о том, что любил и был любим? Ты – вся моя жизнь, Эйдан. С тобой я становился лучше. С тобой я был самым счастливым человеком в мире.

Эйдан поежился. Ему становилось не по себе от того, что Дин говорил о своей жизни в прошедшем времени, будто бы все уже кончено. Но в тоже время он восхищался мужеством возлюбленного, его внутренней силой. Сколько они знали друг друга, он ни разу не видел, чтобы Дин плакал или поддавался слабости, даже в детстве. В душе Эйдан подозревал, что Дин олицетворял собой этакий островок уверенности специально для него, чтобы ему было спокойнее. Впрочем, сейчас все могло быть иначе.

Эйдан вздохнул и провел рукой от бедра до груди возлюбленного, прежде чем задать вопрос, который не давал ему покоя:

– Разве ты не боишься завтрашнего дня?

Он поднял голову и уперся подбородком в ключицу Дина, ожидая ответ. Блондин прикрыл глаза, и по его лицу прошла тень. Когда же светлые ресницы дрогнули, и Эйдан вновь встретил его взгляд, он увидел в тусклой синеве то, о чем не мог и помыслить – страх, безграничный первобытный страх.

– Я безумно боюсь, Эйдан… Безумно боюсь… – голос Дина сорвался, и он так и не смог закончить фразу.

Эйдан вскинулся, накрывая любимого одеялом, обнимая и целуя. Наконец, Дин полностью открылся, и задачей Эйдана теперь было его успокоить.

– Я безумно боюсь, – повторил Дин. – Я боюсь унижения. И того, что попаду в ад, где буду гореть вечно. Но даже не это пугает меня сильнее всего…

– А что же тогда?

– Боль. Я боюсь, что они будут убивать меня медленно. Я боюсь впасть в панику и того, что мне придется долго страдать. Я надеюсь, что все произойдет быстро, – выдохнул Дин дрожащим голосом.

До этого момента Эйдан считал, что его сердце уже разбито, и ему не может стать больнее. Он ошибался. Но вот его всегда сильный, всегда уверенный возлюбленный на его глазах превратился в дрожащий сгусток страха, и это было превыше его сил… Но он смог справиться с собой, ведь сейчас Дин нуждался в нем гораздо сильнее, чем когда бы то ни было. Он был похож на кролика, попавшего в руки охотника и понимающего, что убежать уже не удастся. Эйдан молчал. Что он на самом деле мог сказать? Поэтому он просто начал тихо укачивать любимого, заключив в кольцо своих рук. Вероятно, если бы кто-то попытался отнять у него Дина в этот момент, он бы оскалился и зарычал как раненный зверь.

Минуты проходили в молчании, и Дин, наконец, успокоился. Внезапно, он вцепился холодными пальцами в предплечье Эйдана, привлекая внимание.

– Спой мне, – попросил он.

У Эйдана был красивый голос и прекрасная память, так что Дин всегда любил слушать его пение.

– Что мне спеть?

– Мою любимую… песню об Ирландии.

– «Путь назад»…

– Да, ее. Я всегда хотел увидеть океан с берегов Ирландии, откуда вели свой род мои предки, – мечтательно прошептал Дин.

Эйдан провел ладонью по его волосам, как матушка, собирающаяся спеть колыбельную своему больному ребенку, глубоко вздохнул и запел:

Плачет прибой – зовет за тобой – домой.

Море волной – зовет за тобой – домой.

Его бархатный низкий голос отражался от холодных каменных стен, и, казалось, что все вокруг застыло, вслушиваясь в слова старой песни.

В ночь в канун Рождества

Вместе с морем у скал

Твой голос вел песнь эту.

И взгляд обещал,

Как магнитом манил

Прочь от яркого света.

Он продолжал петь, и стены тюрьмы вдруг исчезли, уступая место воспоминаниям.