А вдруг это правда?

Когда мы припарковались на стоянке у больницы, у меня свело живот, а когда мы вошли в лифт, чтобы подняться на восьмой этаж, где была палата Каттера, его так просто связало узлом. Я волновалась, что увижу его и маму. Я боялась того, что она мне скажет, как на меня посмотрит, что на ее лице у нее будет приклеена улыбка только ради Зелл, но взгляд будет холодным и беспощадным. Я нервничала из-за того, как Каттер посмотрит на меня своими темными глазами, глазами, которые расскажут истинную историю о том, что произошло в бассейне в тот день, когда я подвела его. Двери лифта открылись, и Зелл протянула руку и быстро сжала мою. Всего за несколько недель семья стала чужой, а незнакомые люди – самыми близкими.

Сделав глубокий вдох, я последовала за Зелл по коридору, мои ноги словно налились свинцом, когда я проходила мимо рисунков в рамках, нарисованных больными детьми. Я подняла подбородок, стараясь не думать о тех страдающих детях, которые водят карандашами по бумаге, и заставила себя улыбаться медсестрам, когда они проходили мимо. Как только мы добрались до палаты номер 810, мне стало так нехорошо, что показалось, будто мне надо прислониться к стене. Но Зелл толкнула дверь (даже не постучав), и у меня не осталось выбора, кроме как последовать за ней в больничную палату моего брата.

Я думаю, что только потому, что Зелл не постучала, мы и застали врасплох маму и какого-то чужого мужчину: они сидели, прислонившись друг к другу так, как бывает только с людьми, которым очень комфортно вместе, его рука небрежно лежала на ее плечах. Если бы их предупредили, держу пари, что моя мать постаралась бы отодвинуться, чтобы они не выглядели такими довольными. В первые несколько месяцев, когда она начала встречаться с Джо, она вообще его к нам не подпускала. (Лучше бы она вообще его в дом не пускала.) Но, наверное, тут сложилась иная ситуация.

Я сразу узнала парня из «Скорой помощи». Это он остановился и заговорил со мной, пока двое других грузили Каттера через задние двери. Он был милым и все такое, но, черт возьми, как вышло, что он обнимает мою мать? За долю секунды между тем, как открылась дверь и когда они поняли, что на пороге не просто очередная медсестра, я усекла происходящее.

Они не скрывались от Каттера, который сидел и ковырял еду на подносе, поставленном поперек кровати. Они смеялись над чем-то, что сказал Каттер, и Каттер смеялся с ними, и на мгновение я задумалась, а, может быть, для всех нас будет лучше – не только для меня, но и для них тоже, – если я останусь с Зелл, а они пусть будут семьей. Они сидели тут так уютно, держались так по-свойски, как будто они и есть единое целое. И когда их головы повернулись, чтобы посмотреть на нас с Зелл, застывших на пороге, стало ясно, кто тут посторонний.

Я почувствовала, как рука Зелл легла мне на плечо, а потом веселым и счастливым тоном (к которому она иногда прибегает) Зелл произнесла:

– Мы пришли посмотреть на чудо-мальчика! – Она указала на уйму всего у меня в руках. – И привезли подарки!

Встав, мама подбежала ко мне и обняла так крепко, что я едва могла дышать. Парень из «Скорой помощи» подошел и взял всячину у меня из рук и воскликнул слишком громко:

– Круто! Смотри, Каттер!

И я увидела Каттера. Он одарил меня своей фирменной улыбочкой, которую я уже видела тысячу раз, и в это мгновение, пока мама меня обнимала и парень из «Скорой» что-то восклицал, а Зелл говорила всякое… ну… в духе Зелл, меня поразило: Каттер в порядке. Он в порядке. Он в порядке.

А, значит, наверное, и я тоже.

Ланс

За год до ухода Дебра увлеклась новыми диетами, ее приверженность всему здоровому отличалась особенным рвением, которое обычно свойственно последователям какого-нибудь культа. Она обмакивала морковь в хумус и готовила смузи из странных ингредиентов, а яблоки ела не с арахисовым, а с миндальным маслом.

– А что плохого в арахисе? – спросил Ланс, но она не ответила, ее голова была уже занята чем-то новым.

Она вечно двигалась, как будто здоровая пища давала ей избыток энергии, и ей необходимо было перемещаться, чтобы сжечь излишки. Она избегала всего, что делалось с мукой или сахаром, и разглагольствовала о том, что во фруктах есть весь натуральный сахар, какой вообще может понадобиться. Она готовила и поглощала огромные салаты, грызла орехи и семена, отказалась от говядины в пользу курицы или морепродуктов. Она редко разговаривала с мужем, только проповедовала пользу для здоровья продуктов, которые она ела и, следовательно, навязывала всей семье. В доме никогда не было ничего вкусного. Он ворчал и жаловался, даже когда она сбросила вес и снова стала похожа на девушку, на которой он когда-то женился. Беда в том, что она вела себя совсем не так, как та девушка.

Она занялась бегом. Она бегала в любую погоду, даже когда шел дождь.

– Может, тебе стоит пойти в спортзал? – озабоченно спросил он как-то раз, когда она собралась бежать в такой дождь и холод, что он был уверен: она простудится до смерти. – Бегать ведь можно и на тренажере. Разве нет? Разве так не… не безопаснее?