«А зори здесь громкие». Женское лицо войны

Мы получали каждый день из политотдела фронта, который на Заневском, материалы для чтения на войска противника. Читали, сколько горючего хватало, если вещали из землянки. Если вещали с машины, то по условиям. Материал был оформлен в качестве листовки, и такие же листовки разбрасывали над немецкими позициями, но этим занимались не мы. В листовке были отдельные части: высказывания военнопленных, что наши очень любили. Если своих военнопленных не было, то не брезговали военнопленными с других фронтов. Было хорошо, если пленный был из той части, что стояла напротив. Это было хорошо, но, смею вас уверить, что, пока мы не стали эффективно действовать, проявлять инициативу и двигать фронт, никто не бежал сдаваться в плен. На нашем участке фронта я не знаю ни одного случая, чтобы немец пришел и сдался. На других участках такое, может быть, и было.

Кроме того, у нас в разное время работали разные военнопленные. На момент прибытия к нам они уже прошли то ли обработку, то ли проверку, но мы с ними общались как со своими, и они с нами так же. Был любопытный случай с немцем Келлером. Он, хоть и был в офицерском звании, знаков различия не носил, ходил в нашей форме. У нас был негласный приказ — его одного никуда не пускать, все время сопровождать. Как-то вышло, что некому было его сопровождать, и с ним пошла я. Слава богу, что он в клозет не попросился! Мы с ним шли, разговаривали по-немецки, и к нам прицепились бдительные юные пионеры. «А вы кто? А что тут делаете?» Я им объясняю, они мне, разумеется, не верят. Я говорю: «Ну, хорошо, идемте до ближайшего КПП». Там, чтобы нас проверить или этих детей утешить, созвонились с нашим штабом, наши все подтвердили. Детям сказали «спасибо», а нас отпустили.

В блокадном Ленинграде была еще такая особенность: когда шли с фронта во второй эшелон и в город или наоборот, то во время обстрелов и воздушных тревог военных тоже загоняли в подворотни (до бомбоубежища мы никогда не доходили, так как ждали, что будет отбой и можно будет идти дальше). Мне это надоело, и я тех самых девиц, что отказали мне в ночлеге, попросила (должна же от них быть хоть какая-то польза!) сделать мне «секретный пакет». Они мне сделали пакет со всеми печатями и прочим, и меня перестали на улицах отлавливать и заставлять пережидать обстрелы и налеты в подворотнях. Военная хитрость.

Незадолго до полного снятия блокады, когда формировались корпуса (это был конец 1943 года), меня послали переводчицей в 63-ю гвардейскую дивизию. Мне там так понравилось! Я пробыла там всего сутки, меня там так замечательно приняли! У них было волнение, что они пойдут в наступление вообще без переводчика. Все было замечательно, а через сутки вернулась их родная переводчица. И тут уже ничего не поделать. Она болела, но выздоровела и вернулась. Я, кажется, за всю войну ни о чем так сильно не жалела, что увидела, какой это замечательный корпус, и сразу из него вылетела. Это примерно соответствовало тому, что гражданский человек представляет себе об армии. В начале войны, когда я попала в армию, сколько у меня было разочарований! Конечно, это был другой период, другая армия.

В результате я вернулась несолоно хлебавши в резерв офицерского состава Ленфронта. Большие бараки в Гатчине, койки рядами, маленький уголок огорожен. Две койки в огороженном уголке — на случай того, если будут женщины-офицеры. Один раз я там была с другой женщиной-офицером, во второй раз — одна. И мужики кругом. Так эти мужики каждую ночь обсуждали свои любовные похождения. Ну, знаете, после этого у меня квалификация неслыханная! Из резерва офицерского состава я попала в 109-й корпус. Это было в сентябре. В декабре мы полком перебазировались на кирпичный завод, в гигантские помещения. Там разместился наш штаб, на одной стороне коридора разместился штаб полка, а на другой стороне коридора мы потом разместили военнопленных. Был собачий холод. Мы были прекрасно одеты — ватники, полушубки, а немцы вот не очень. Немцы зябли, а мы им говорили — все жалобы к Гитлеру. Мы вас одевать и не можем, и не собираемся.

Ленинградцев во время блокады старались отпускать в город, потому что все знали, что такое блокада. Понимали, что когда с фронта солдат придет домой, то немного своих подкормит. Боже мой, сколько раз мы прощались с мамой! То ли навсегда, то ли еще на какое-то время… Хотя тогда «навсегда» не входило в планы. Я маме еще тогда дала обещание писать каждый день, и обещание это выполнила.