«А зори здесь громкие». Женское лицо войны

Мама мне тогда налила в мою замечательную немецкую фляжку плодово-ягодного вина, которое ленинградцам выдавали на Новый год. Разумный блокадник заправлял стакан этого вина ложечкой крахмала, получался кисель — а это уже еда! И вот мама мне льет в фляжку это вино, а я заявляю активный протест, но мама стоит насмерть. Я с уязвленной совестью и полной фляжкой уезжаю в свою часть, в эти печи кирпичного завода. И тут выясняется — ни разу такого за войну не было — начальник разведки охрип, его вообще не слышно, и я тоже осипла. Как мы завтра будем вести допросы — одному Аллаху известно. Медикаментов нет, и кто их выдаст! Мы вино разогрели, выпили его напополам и наутро были в порядке. Так что я всегда говорю, что моя мама тоже приняла участие в операции по полному снятию блокады Ленинграда.

Снятие блокады у меня в памяти отложилось уже с абсолютно другой точки зрения. В бой идут полки, а штаб корпуса что? Он только урожай собирает. Реляции, доклады, ни шагу пешком, все на машинах, никакой опасности. Санаторная жизнь. Это только моя точка зрения. У командира корпуса, разумеется, другая точка зрения — ему нужно следить за состоянием боя, он получает устную информацию, он должен принимать решения — ничего не видя, вообще говоря. Вообще, это фантастика, что такое война! Что разведка может в наступлении? Да ничего не может, все сдвинулось. Несмотря на это, все мельтешат, развивают бурную деятельность.

Во время снятия блокады я забрела в блиндаж, видимо, немецких артиллеристов. Я там порылась, нашла карту, где были нанесены немецкие огневые позиции, и, прокомментировав, отдала ее начарту корпуса, уже не помню. Уже позже, после полного снятия блокады, когда мы стояли в Кингисеппе и нам вручали медали «За оборону Ленинграда», начарт мне сказал: «Поехали посмотрим, что мы по этой карте наработали». Он провез меня по разбитым немецким позициям, и это было для меня огромным моральным поощрением.

Еще одной моей обязанностью во всех штабах было склеивать карты для штабных работников.

После работы в штабе корпуса я попала во 2-ю стрелковую дивизию и числилась там до конца войны, до увольнения.

В какой-то момент мы попали в Польшу и стояли там долго. Всему этому предшествовала переброска с 1-го Прибалтийского фронта на 2-й. У нас было два переезда поездом, что было отдельным приключением. При санитарных остановках все господа военные выстраиваются в ряд и спокойно решают свои дела, а что делать дамам? Дамы сигают под вагон и делают свои дела на другой стороне вагона. Один раз мы так чуть не отстали от эшелона. Вообще женский быт на войне — это захватывающая тема.

Через Латвию мы шли пешком. Латвия была божественная. Во-первых, нас там любили. Хотя у нас там уже не было проблем с питанием, латыши не знали, чем нас еще угостить. Вообще, марш был зверский, за 10 дней мы прошли 600 километров. В первый день я вымоталась настолько, что не то что руки и ноги были не мои — у меня шея голову не держала! Это было осенью 1944 года, война шла к концу, вообще была очень красивая осень. Мы с моим другом (капитан Пресняков, начальник шифротдела) решили пожениться и, как только узнали, что в 20 километрах от нашего расположения появилась гражданская власть, решили официально расписаться. По топографической карте мы пошли в городок Мадона. Когда мы туда пришли, там чуть ли не вывеску райисполкома к стене дома еще прибивали. Они только устраивались, а тут мы пришли. Они к нам были очень хорошо расположены, много нас расспрашивали, как написать свидетельство о браке по-русски. Выловили на улице свидетелей и официально зарегистрировали наш брак. Для меня это был второй брак, так что я могла помочь сотрудникам все бумаги составить правильно. Оно, это свидетельство о браке № 1, у меня так и осталось, хотя позже мы с Алешей разошлись. Поженились мы из нескольких соображений — во-первых, война еще шла, и непонятно, что могло случиться, во-вторых, был приказ, поощряющий службу супругов в одной части.

После официальной регистрации латыши нас угощали, и обратно 20 километров мы проползли чуть ли не на четвереньках. Пришла в палатку, а мой муж в свой шифротдел — принимать шифрограмму. И приходит шифрограмма: «Капитану Преснякову убыть в такую-то дивизию». Это наш начальник штаба устроил, сволочь он у нас был.

Итак, муж мой сразу убыл в другую часть. Недаром он был начальник шифротдела — он научил меня простенькому шифру, при помощи которого мог сообщить в письме, где находится его часть. Шифр был завязан на его фамилию и дату, когда письмо было написано. Так что я всегда знала, где он находится.