«А зори здесь громкие». Женское лицо войны

Перед войной я уже работала на Металлическом заводе имени Сталина. Я пошла на фронт вместе с моей подругой, Евгенией Константиновной Табачниковой. Сначала мы были в Мечниковском госпитале, затем в 20-й дивизии НКВД. Ее потом переименовали в 92-ю стрелковую дивизию. Затем окончила пулеметные курсы и попала в 45-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Наша дивизия стояла в обороне на Карельском перешейке, на реке Сестре. Мы на этом берегу, а финны на том берегу. Позиции близко. Видно было друг друга — в стереотрубу смотрели. Я была санинструктором в полковом взводе разведки. Потом мне дали задание — дали рупор, разговорник русско-финский, и я ходила по траншее, разговаривала с финнами. Они так привыкли ко мне, что меня Маруся звали. Слушали и огонь в это Время не вели. В ответ финны никакой пропаганды не вели, только слушали и кричали: «Маруся, иди к нам!» Причем на русском языке. Правда, из траншеи никто не высовывался, потому что снайперы работали. Я со снайперской винтовкой тоже работала в разведвзводе. В первый раз нам дали винтовки с оптическим прицелом. Я посмотрела — а финн у меня прямо напротив сидит! Я сразу спряталась, думала, что он вот тут, прямо за кустами, а это, оказывается, просто оптика так его приблизила. Смотрю — сидит, читает газетку на пенечке. Я выстрелила, а попала или нет, не знаю. Не проверишь. Я посмотрела опять на то место, где он был, а его уже не видно. То ли я попала, то ли он спрятался — неизвестно. Снайперская винтовка была с магазином и с оптическим прицелом — это новые винтовки нам прислали. Была пословица — не воюют три армии: «шведская, турецкая и двадцать третья советская». Мы стояли в обороне, но какие-то боевые действия велись. Ленинградский фронт — голодный фронт. Идешь по траншее, смотришь — солдат лежит в голодном обмороке. Кормили нас так же, как население Ленинграда в блокаду. Тяжелое было время. Многие не выдерживали — кто умирал от истощения, кто в обмороки падал. А весной! Полная траншея воды — резиновые части от костюма химзащиты наденешь и по траншее идешь. Наверх выбраться нельзя, финские снайперы работают.

Один раз я попалась под финского снайпера. Я вылезла на нейтралку в маскхалате, сделала выстрел, он меня засек. Это в марте было, я лежу на нейтралке, и не пошевелиться! Только пошевелюсь — щелк! Выстрел. Наши разведчики пытались его засечь или подавить, стреляли, стреляли, но все равно он меня на прицеле держал. Только когда стемнело, меня вытащили с нейтралки — накинули петлю на ноги и подтянули к нашей траншее. Вытащили меня, растерли водкой, напоили водкой, и все нормально — даже не простудилась. Никаких специальных снайперских курсов я не заканчивала, просто нам прислали снайперскую винтовку на взвод и сказали — кто хочет, давайте попробуйте. Вот я и попробовала. А вообще снайперы активно работали, и с нашей, и с финской стороны. Особенно дивизионные разведчики наши — у них снайперов было больше, чем у нас. Один снайпер из нашей дивизии, Рогулин, был знаменит на весь Ленфронт. Не знаю, жив он сейчас или нет и где он. О нем очень много писали в газетах фронтовых того времени. Снайперы работали всегда с нейтральной полосы, выползали из траншей. Сначала по траншее ходили, выбирали позицию, а потом выползали и занимали огневую позицию.

Листовки были и у нас, и у финнов — то они нам листовки подбросят, то мы им. Когда в разведку ходили, брали с собой листовки и там их разбрасывали. Один раз я была в такой разведке: прислали переводчицу из штаба дивизии — выяснить, есть ли немцы на этом участке или только финны. Она говорит: «У вас есть девушка в разведке, я только с ней пойду». Мы с ней вдвоем пошли. Она должна была слушать, а я должна была ее охранять. Мы подползли к финским траншеям и слушали. Из наших траншей были готовы нас прикрыть огнем, если что. Что она выяснила, я не знаю, но сказала, что немцев нет — только финны.