АББА или Чай с молоком

Юля, староста класса, всегда и со всеми была в хороших отношениях — к этому ее обязывало положение, а может, это просто были свойство ее характера. Но на Людмилу Сергеевну это ее качество не распространялось. Юля была воспитанной девочкой, но на уроках физики она не просто разговаривала вслух и грубила Людмиле Сергеевне: она как ни в чем не бывало могла встать посреди урока и, не говоря ни слова, выйти из класса, а потом, также не говоря ни слова вернуться. Людмилу Сергеевну это приводило в бешенство, и она хотела отомстить. Но ставить Юле двойки были не за что. Юля щелкала задачки как орешки. При этом становилась все более неуправляемой.

«А что я могу сделать? — говорил директор, когда Людмила Сергеевна приходила жаловаться на Юлю. — У нее хорошая успеваемость. Она — староста класса». И Людмила Сергеевна уходила ни с чем. «А что думает об этом Кахобер Иванович? — спрашивал директор. — Кахобер Иванович — опытный педагог, дети его любят. Поговорите с ним».

«Людмила Сергеевна, дорогая, — говорил Кахобер Иванович, расплываясь в улыбке, отчего его усы шевелились — вы — жертва своей красоты». Он объяснял это так: Юля видит в Людмиле Сергеевне соперницу, потому что Коля Ежов в нее влюблен. Людмиле Сергеевне нравилось такое объяснение, но оно ее не вполне устраивало. И тогда Кахобер Иванович предложил научную версию. «Свойственная этому возрасту раздражительность, — как-то сказал Кахобер Иванович, с важным видом прохаживаясь по классу и по привычке, унаследованной от предков, стараясь произвести впечатление на Людмилу Сергеевну, — неуверенность в себе, тяжелые разочарования — ребенок пытается как-то это объяснить. А чтобы объяснить, он находит врага, человека, в котором видит причину своих несчастий, — так легче. Вы — ее враг». — «Я — враг?!» — И, хлопнув дверью, Людмила Сергеевна выбежала из класса. Оставшись один, Кахобер Иванович улыбнулся в усы, сложил в портфель тетради и отправился домой. Он плотно поужинал, открыл «Психологию подростка» и предался раздумьям. А между тем он мог бы не тратить времени впустую, а просто спросить у Юлю, что она обо всем этом думает. И она бы ответила без церемоний: «Кошкина — стерва». Как раз об этом думала сейчас Юля, забыв про пельмени и про Марину, которая сидела напротив грустная и, как ей казалось, никому ненужная.

— Знаешь, — сказала Марина, — можно, я сегодня у тебя останусь?

— Конечно — спрашиваешь. А папа не обидится?

— Марина равнодушно пожала плечами, и ее лицо изобразило презрение.

Евгений Николаевич не знал, что она собирается в город. Нельзя сказать, чтобы он обрадовался ее приезду: сначала он как будто даже не хотел пускать ее в дом, а потом, затолкав на кухню, нервно смеялся и говорил неестественно громко. Марина сказала, что приехала из-за Юли.

«Вот и хорошо, — обрадовался папа. — Юля наверняка дома. А мама знает, что ты сегодня не приедешь?»

«Что?!»— сказала Елена Викторовна, когда Марина объявила, что едет в город. Она лучше собственноручно убьет свою дочь, чем позволит ей на ночь глядя ехать одной в электричке. «Я позвоню папе; и он меня встретит». — «Хорошо. Но чтобы завтра ты была тут». — «Я приеду через неделю», — сказала Марина.

Елена Викторовна чуть не упала в обморок.

Ей здорово влетело — и все-таки Марина уехала. Папа не слишком ей обрадовался, и это расстроило ее окончательно. Наконец она отправилась к Юле. «У нее Ежов, — думала Марина, пока спускалась с пятого этажа на второй, — ей не до меня. Никому я не нужна».

И она села на ступеньку, закрыла лицо руками и заплакала.

— Знаешь что, — предложила Юля, — оставайся у меня.

Марина смотрела на нее с недоумением. Разве они только что не договорились?

— На все это время, — объяснила Юля, — пока нет папы. Будем жить вдвоем.

— Вдвоем?

В половине первого Марина позвонила папе и сказала, что, пока Юля одна, она будет жить у нее: — Что за идиотская идея?

— Пожалуйста, — перебила его Марина, — когда мама позвонит, скажи, что я пока поживу тут, хорошо?

— Во-первых, мама не разрешит, — сказал папа, — а во-вторых, две маленькие девочки не могут жить вдвоем. И я тоже не разрешу. — Он немного смутился. — Я не разрешаю.

— Во-первых, — ответила Марина, — мы не маленькие.

«А во-вторых, — хотела сказать она, — я не спрашиваю твоего разрешения».

Хотела сказать, но не сказала.

— Пожалуйста. И потом, ты же все время будешь рядом.

— Марина, у тебя есть дом.

— Папочка, пожалуйста.

— Хорошо, — согласился Евгений Николаевич. — но каждый день буду вас навещать.

— Ура! — закричали Юля и Марина.

А Евгений Николаевич сел смотреть футбол — один.

9

Пока Юля была в душе, Марина приготовила яичницу.

— У отца есть женщина, — сказала Марина, когда они сели завтракать.

Юля растерялась. Она встала, неловко толкнув стол, включила газ и поставила на огонь пузатый, сверкающий выпуклыми боками чайник, в котором, как в зеркале, отражались клетчатые занавески и двухэтажный холодильник, похожий на омнибус.

— Когда я вчера пришла домой, она была там. Юля молчала. От ветра занавески шевелились, и казалось, что там, за занавесками, кто-то спрятался и подслушивает.