Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Когда традиция, таким образом приукрашенная и преувеличенная, наделяет основателей рода и государства в значительной степени привнесенными могуществом и великолепием, то живущий поэт не может восславить живущего монарха, не испытав при этом страха за то, что его упрекнут в откровенной лести, чтобы не создалось впечатления, будто нынешний монарх не столь велик, как его предки. В этом случае монарха следует восславлять, восславляя его предков. Их величие должно быть упрочено, а его следует изобразить их достойным преемником. Все люди государства проявляют интерес к основателю своего государства. Все государства, которые развились в общепринятую общественную систему, проявляют интерес каждое к своему основателю. Все люди проявляют интерес к своим предкам. Всем людям свойственно оглядываться на свое прошлое. Этим и объясняется то, что традиционная национальная поэзия воссоздается вновь и вновь, обращая в хаос порядок и форму. Теперь ее интересы более универсальны, ее проникновение более глубоко; ее фантазия столь же безудержна и предметна; ее герои столь же разнообразны и сильны; природа, ею изображаемая, столь же непокорна, она предстает нам во всей своей красоте и великолепии, — притяжение больших городов и ежедневные обязанности, накладываемые обществом, еще не разлучили человека с природой; поэзия стала еще более искусством, чем была прежде, — теперь она требует большего мастерства в версификации, более тонкого знания языка, более обширных и всесторонних познаний, более всеобъемлющего ума. Поэзия по-прежнему не имеет себе равных среди других родов литературы, и даже другие виды искусства (живопись и скульптура — несомненно; возможно, и музыка) грубы и несовершенны по сравнению с ней. Ей подчинены все сферы умственной деятельности. Ни история, ни философия, ни естественные науки не могут соперничать с нею. Поэзии предаются величайшие умы эпохи, все остальные им внимают. Это и есть век Гомера, золотой век поэзии. Поэзия достигла совершенства; она достигла того уровня, превзойти который невозможно, а потому поэтический гений ищет новые формы для выражения старых тем — отсюда лирическая поэзия Пиндара и Алкея, трагическая поэзия Эсхила и Софокла. Признание монархов, почести олимпийской короны, аплодисменты толпы — все, что способно удовлетворить тщеславие и побудить к соперничеству, ожидает преуспевшего в этом искусстве до тех пор, пока поэтические формы не иссякнут и на пути у творца не встанут новые соперники, представляющие новые литературные жанры, которые будут пользоваться все большим спросом по мере того, как с прогрессом разума и культуры факты в своем значении потеснят вымысел, — так зрелость поэзии приходится на детство истории. Переход от Гомера к Геродоту вряд ли более примечателен, чем переход от Геродота к Фукидиду; в постепенном отходе от сказочности в сюжете и декоративности в языке Геродот — такой же поэт по сравнению с Фукидидом, как Гомер по сравнению с Геродотом. У Геродота история звучит как поэма[626], она писалась во времена, когда всякий литературный опыт еще принадлежал Музам, и девять книг, из которых состоит его история, по праву и по обычаю носят их имена.

Рассуждения и споры о природе человека и его разума, о нравственном долге и о добре и зле, об одушевленном и неодушевленном начинают привлекать не меньший интерес, чем яйца Леды и рога Ио[627], отвлекая от поэзии часть читательской аудитории, прежде ей всецело преданной.

Тут наступает серебряный век поэзии или поэзия цивилизованного общества. Серебряный век представлен двумя видами поэзии: подражательной и оригинальной. Подражательная поэзия перерабатывает и шлифует поэзию золотого века — самым типичным и ярким примером в этом отношении может служить Вергилий. Оригинальная поэзия развивается преимущественно в космическом, дидактическом и сатирическом направлениях, что явствует из творчества Менандра, Аристофана, Горация и Ювенала. Поэзия этого века характеризуется утонченностью и требовательностью в выборе языковых средств, а также искусственной и несколько монотонной гармонией выражения; причина ее монотонности объясняется тем, что поэтический опыт израсходовал все разнообразие модуляций, в результате чего просвещенная поэзия становится предельно избирательной, предпочитая многообразию высшее единообразие. Но, поскольку лучшая форма та, которая естественнее всего передает заложенное в ней содержание, она потребует от поэта кропотливого труда и предельной тщательности, дабы увязать негибкость утонченного языка и натужный изыск версификации со смыслом, который надлежит выразить, — в противном случае может создаться впечатление, что поэтический смысл подчинен звуку. Отсюда — значительное число поэтических опытов и незначительное число поэтических шедевров.