Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Итак, когда мы говорим, что поэты предназначают свое искусство не для думающей, деловой, научной и философской части общества, не для тех, чьи умы руководствуются насущной необходимостью и общественной пользой, но для той, гораздо более внушительной части читающей публики, ум которой глух к желанию постичь ценные знания, которая равнодушна ко всему тому, что не очаровывает, поражает, волнует, возбуждает, приводит в восторг; таких читателей очаровывает гармония, волнует чувство, поражает страсть, возбуждает пафос и приводит в восторг возвышенность; гармония эта есть не что иное, как прокрустово ложе поэтических правил; чувство это есть не что иное, как ханжеское себялюбие, рядящееся в одежды проникновенного участия; страсть эта — не что иное, как смятение слабого и себялюбивого рассудка; пафос этот — нытье слабого духом; возвышенность — напыщенность пустого человека; когда мы говорим, что насущные и постоянно растущие интересы человеческого общества испытывают непрерывно растущую потребность в умственной деятельности; когда мы говорим, что с ростом общественных нужд подчиненность красоты пользе получает всеобщее признание и что, стало быть, прогресс полезных искусств и науки, а также моральных и политических знаний будет все более отвлекать внимание от всего пустячного и второстепенного ко всему значительному и основному; что тем самым будет постепенно сокращаться не только количество любителей поэзии среди читателей, но и снижаться их интеллектуальный уровень по сравнению с общим уровнем этой массы; когда мы говорим, что поэт должен продолжать угождать своей аудитории, а стало быть, опускаться до ее уровня, в то время как остальная часть общества подымается над этим уровнем, — из всего этого не составляет труда заключить, что недалек тот день, когда упадок всех разновидностей поэтического искусства станет столь же общепризнанным, каким уже давно стал закат драматической поэзии, и не из-за убывания интеллектуальных ресурсов, а потому, что интеллектуальные ресурсы избрали для себя новые и лучшие пути, предоставив заниматься поэзией и вершить ее судьбами выродившимся современным стихоплетам и их олимпийским судьям, этим журнальным критикам, которые продолжают дебатировать и постулировать поэтические пророчества, как будто поэзия не претерпела изменений со времен Гомера, как будто она по-прежнему остается вершителем умственных процессов, как если бы в мире не существовало ни математиков, ни астрономов, ни химиков, ни моралистов, ни метафизиков, ни историков, ни политиков, ни политэкономов — словом, всех тех, кто вознес в интеллектуальные выси пирамиду, с которой они взирают на современный Парнас сверху вниз, сознавая, сколь ничтожное место занимает он в безграничности открывающихся им перспектив, и с улыбкой наблюдают за теми жалкими потугами и ограниченными суждениями, которыми тешат себя болтуны и шарлатаны, оспаривающие пальмовую ветвь и критический трон.

ПИСЬМА И ДНЕВНИКИ ЛОРДА БАЙРОНА, ИЗДАННЫЕ МУРОМ [645]