Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Издатель воспринял эти строки как серьезное обвинение и принялся самым жалостливым образом умолять лорда Байрона отказаться от них, взывая к его чести джентльмена и благородному происхождению. За что и был выставлен на всеобщее осмеяние, ибо никто не воспринял этот пассаж как обвинение, во всяком случае серьезное.

Эту склонность лорда Байрона подметил и мистер Мур, он приводит одно письмо мистеру Далласу[658]:

«Лорд Байрон никогда не мог отказать себе в удовольствии блеснуть остроумием за счет собеседника. Особенно он любил озадачивать и мистифицировать назойливых и самодовольных советчиков. Выходки, которые он позволял себе еще мальчишкой с ноттингемским шарлатаном Лавендером, были лишь первыми проказами, которыми он забавлялся на протяжении всей своей жизни, издеваясь над многочисленными мошенниками, общению с которыми был обязан своей знаменитости и светскости» (с. 135).

Совершенно очевидно, что человек, так пишущий, будет так же и говорить, особенно с людьми, которых он не слишком уважает. Мы не станем сейчас вдаваться в казуистику этого вопроса, равно как и решать, при каких целях мистификация особенно действенна: то ли чтобы измываться над заносчивым легковерием, то ли чтобы ввести в заблуждение неуместное любопытство. Великие люди пользовались ею, и великие люди находили ей оправдание.

Quantunque il simular sia le piu volte
Ripreso, e dia di mala mente indici,
Si trova pur' in moite cose e moite
Aver fatti evidenti benefici,
E danni, e biasmi, e morti aver gia tolte,
Che non conversiam sempre con gli amici,
In questa, assai piu oscura, che serena,
Vita mortal, tutta d'invidia plena[659]

.

Что же касается нас, то мы надеемся, что никогда не воспользуемся и уж определенно не найдем оправдания мистификациям. Мы будем оставаться верны мудрости древних британских бардов: «Истина против мира». Но если и есть чей-то жизненный опыт, оправдывающий подобную практику, так это жизненный опыт личности, существующей вне общества и являющейся предметом пересудов; в замкнутую жизнь такой личности просачивается целый сонм маленьких Босуэллов[660], этих вездесущих соглядатаев, которые, располагай они хоть самыми ничтожными сведениями, готовы при первой же возможности передать их во власть общественному мнению, если только его наперсник имел неосторожность обмолвиться чем-то, что способно разжечь сластолюбивый аппетит читающей черни. В этом отношении весьма показательны наивные наблюдения мистера Ханта, состоящие в том, что никому не приходилось видеть «настоящего» Байрона совершенно трезвым и что вышеозначенный Байрон прилагал все усилия к тому, чтобы не напиваться в обществе мистера Ханта. «Выдуманный Байрон» постоянно подвергался насмешкам и пребывал в отчаянии; если верить мемуарам мистера Ханта, то Байрон только и делал, что по сто раз на дню становился предметом остроумнейших замечаний самого мистера Ханта, его супруги — миссис Хант, всей оравы маленьких Хантов. Короче говоря:

Тростинкой преградите путь Отелло,
И он свернет...[661]

[662]

Мы не рецензировали мемуары мистера Ханта. «Ежеквартальное обозрение» сполна воздало им должное, и хотя журнал умолчал о некоторых вещах, которые мы бы упомянули, и упомянул многое из того, о чем мы бы, безусловно, умолчали, — было бы actum agere[663] вновь обращаться к той же теме. Нас нимало не интересуют те мотивы, которыми руководствовалось «Ежеквартальное обозрение». Их старый политический противник предстал в явно неблагоприятном нравственном освещении. Вздорное самомнение, переливающееся через край тщеславие, которое, подобно сотне фонтанов на реке Хоанго, бьет из каждой страницы; готовность презреть самыми интимными признаниями; никчемность всех тех сведений, которыми располагает автор; жалкие издевки напыщенного ума; причудливые и нелепые фигуры речи; несуразные представления о морали и нравах; постоянное самовыпячивание; явное стремление забить том бессмысленными подробностями на потребу беспринципного книготорговца, который уснащает именем лорда Байрона соответствующее количество страниц; неустанно расточаемые похвалы блестящему остроумию автора и его семьи; наконец, безусловный malus animus[664] всего сочинения — все это являло собой столь завидный материал для критики, что обозрение могло себе позволить на этот раз действовать по справедливости и клеймить своего противника, не прибегая к испытанному средству злостного искажения и обмана.