Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Итак, во Франции есть горячая молодежь, постоянно настроенная на республику; есть правительство, которое вне зависимости от того, как оно называется, из кого состоит и какие принципы исповедует, подавляет республиканские настроения силой; есть противопоставляющее себя правительству прогрессивное умонастроение, которое время от времени разряжается политическим взрывом; и есть epicier с его всегдашней приверженностью к порядку; epicier, которого устраивает любая форма управления, если только она дает ему возможность спокойно покупать и продавать свой товар; epicier, который всей тяжестью своего мертвого веса готов поддерживать любую власть, оказавшуюся во главе страны по воле бунта, если только ему покажется, что власть эта намеревается придерживаться политики роста цен и не помешает ему восторгаться по воскресеньям пригородным пейзажем.

Теперь, как нам представляется, мы достаточно глубоко проникли в суть phisiologie de l'epicier[788], чтобы понять, почему произведения, основывающиеся в основном на изображении этого сословия, не касаются политических убеждений и не идут в ногу с прогрессивными идеями своего времени.

Уже после того, как все вышеизложенное было написано, мы получили и прочли последний роман Поль де Кока «Ni jamais ni toujours»[789], в котором впервые прозвучал, пусть и весьма слабый, намек на политические убеждения, — этот намек выразился всего-навсего в сожалении по поводу того, что разрушение оказалось не в пример более значительным, чем созидание; такая позиция, впрочем, с точки зрения ее практического, а верней сказать, антипрактического применения, может составить первооснову la philosophie epiciere[790].

ВОСПОМИНАНИЯ О ПЕРСИ БИШИ ШЕЛЛИ [791] [792]

Rousseau, ne recevant aucun auteur, remercie Madame —

de ses bontes, et la prie de ne plus venir chez lui[793],

ЧАСТЬ I

Руссо вообще терпеть не мог посетителей, в особенности же — литераторов, так как боялся, что они что-нибудь о нем напишут. Некая дама, долго ему досаждавшая, опубликовала однажды brochure[794] и имела неосторожность преподнести Руссо экземпляр. Воспользовавшись этим предлогом, писатель послал ей вышеупомянутую billet-doux[795], благодаря чему избавился наконец от назойливой посетительницы.

Правило Руссо может оказаться пригодным для всех, кто стремится сохранить secretum iter et fallentis semita vitae[796][797], дабы не стать предметом всеобщего злословия. Ведь читающая публика, как известно, имеет обыкновение всуе обсуждать за чайным столом не только мало-мальски известного и ушедшего из жизни автора, но и его друзей, какой бы скромной, неприметной и размеренной ни была их жизнь. По существу, эти разговоры мало чем отличаются от деревенских пересудов; в наше время люди часто снимаются с насиженных мест и ничего не знают про своих соседей, а потому, вместо того чтобы судачить о дженкинсах и томкинсах, предпочитают сплетничать о знаменитостях.

Коль скоро в среде «читающей публики» возникает нездоровый интерес к громким именам, всегда найдутся желающие удовлетворить этот интерес, причем далеко не все из них по-настоящему хорошо знали и высоко ценили покойного гения. Тем самым являются на свет пестрящие ошибками биографии, и только потом — по-видимому, в качестве компенсации — запоздалое, хотя и более достоверное, жизнеописание, созданное его друзьями. Писать такую биографию, как утверждает мистер Хогг, дело по меньшей мере «трудное и деликатное». Но, добавим, дело выбора и совести биографа. Ведь никто не обязан описывать жизнь другого человека. Никто не обязан выкладывать публике все, что ему известно. Напротив, автор биографии обязан умолчать обо всем, что может затронуть интересы или ущемить чувства живых, тем более если те никак не задевали чести покойного; вовсе не обязательно выставлять их на суд общественного мнения ни в качестве истцов, ни в качестве ответчиков. Биограф также вовсе не обязан посвящать читателей в те события из жизни своего героя, которые бы тот сам охотно вычеркнул из памяти. Если же это событие оказалось в его жизни решающим, если замолчать или же исказить факты значило бы пойти против правды, обесчестить умерших и ущемить чувства живых — тогда, не имея морального права говорить об этом событии, лучше вообще не ворошить прошлое и не браться за перо.