Аббатство кошмаров. Усадьба Грилла

Так промелькнула неделя, и больная заметно оправилась. Мистер Принс покуда не видел прекрасную свою гостью. Шесть сестер, оставляя седьмую у постели мисс Грилл, ежевечерне удовлетворяли горячей просьбе мистера Грилла и ласкали его слух разнообразной музыкой, а в заключение неизменно пели гимн любимой святой своего господина. Несколько раз наведывался старик лекарь и оставался переночевать. Преподобный отец Опимиан отправился к себе для воскресной службы, но, радея о здоровье прекрасной Морганы, не мог не поспешить обратно. Прибывши утром и поднявшись в библиотеку, он застал своего юного друга с пером в руках. Он спросил, не Аристофановой ли комедией тот занят. Мистер Принс отвечал, что этот труд лучше удается ему с помощью его преподобия.

— А сейчас я пишу, — сказал он, — кое-что связанное с Аристофановой драмой. Это баллада на смерть Филемона, как рассказывает о ней Свида и Апулей.

Смерть Филемона[268][269][270][271]

Поэту пробил сотый год:

Театр с нетерпеньем ждет
Последнего творенья.
Как вдруг разверзлись небеса,
И хлынул дождь на два часа
В разгаре представленья.
Домой вернулся Филемон,
Прилег и видит странный сон:
Уходят Музы прочь.
«Куда?» — спросил он, и в ответ:
«Нам оставаться здесь не след,
К вам гость, лишь минет ночь».
И вот рассвет рассеял тьму,
Позвал он сына и ему
Виденье рассказал.
Послал за пьесой, перечел
И думал, опершись о стол,
Что сон сей означал?
Виденье разгадать не смог:
Поэту было невдомек —
Готов приют иной!
И оттого-то пуст очаг,
И Музы убыстряли шаг
Вечор, в тиши ночной.

II

Наутро шум и гам кругом,

Театр вновь набит битком —
Все жаждут продолженья.
И слышится со всех сторон
Одно лишь имя — Филемон!
И крики нетерпенья.
К нему посланцы между тем
Наведались и тут же всем
Поведали спеша:
«Сидел он молча у стола,
И словно вечность из угла
Глядела не дыша.
Мы речь держали. Он молчал.
И вновь наш голос прозвучал
И замер в тишине.
Мы подошли, и в тот же миг
Всяк тайну страшную постиг:
Он в дальней стороне.
Прекрасным сражены концом
И в восхищении немом
Застыли мы тогда:
Нет, ваш любимец-острослов
Уж не откликнется на зов
И не придет сюда.
Да, смерть пришла в тот самый час,
Когда на сцене, здесь, для вас,
Должны сыграть конец.
Казалось, что едва-едва
Звучат прощальные слова,
Но нет, молчал творец.
Тот ливень — провозвестник слез!
Веселье он от нас унес,
Так пусть же стихнет молвь!
У погребального костра
Собраться нам пришла пора,
А завтра — пьеса вновь!»

Преподобный отец Опимиан:

— Прелестная выдумка.

Мистер Принс:

— Если бы выдумка. Сверхъестественное здесь — только сон. Прочее весьма вероятно; я же даже и сон расположен считать истинным.

Преподобный отец Опимиан:

— Вы решились непременно примирить и связать мир мечты с миром существенным.

Мистер Принс:

— Я предан миру мечты. Блуждать мыслию среди образов прошлого или возможного, а порой и невозможного — любимое мое занятие.

Преподобный отец Опимиан:

— Разумеется, многое в мире существенном претит чувствительным и утонченным умам. Но никто из моих знакомцев не имеет меньше оснований на него сетовать, нежели вы. Вы окружены приятностями, и вам есть чем потешить взор и занять досуг.

Мистер Принс:

— На собственную мою жизнь я не сетую. Я жалуюсь на мир, который наблюдаю сквозь «бойницы уединенья»[272]. Я не могу, как некий бог Эпикура, по словам Цицерона, «целую вечность быть довольным тем, как ему хорошо»[273]. С мучительной тоской гляжу я на бедность и преступление; на изнурительный, неблагодарный, бесплодный труд, губящий ясную пору детства и женскую молодость: «на всякие угнетения, какие делаются под солнцем»[274].

Преподобный отец Опимиан: