Абель в глухом лесу. Рассказы

— Есть здесь у меня одна знакомая, если так можно сказать. То есть девушка одна, Амалия. Она уже давно в городе живет, все тут знает, все ходы и выходы. А еще она очень много читает и даже в кино ходит. Ей все время хочется и меня ко всему этому приохотить. Так вот и в прошлую субботу ей тоже захотелось, чтобы мы вдвоем пошли в театр. А денег у нас не было, вернее, после покупки билетов всего полтора форинта осталось. Зато имелась моя шляпа, которая желала попасть в гардероб, потому как привыкла, пока служила у Кайхаши, барствовать в гардеробе, уж коли ее повели в театр. Только это стоило бы нам денег!

— Это точно, — озабоченно подтвердил я.

— Один форинт, — продолжал парень. — Тогда у нас осталось бы пятьдесят филлеров. А как возвращаться домой после спектакля, когда на двоих пятьдесят филлеров?!

— Только пешком, — вынужден был ответить я.

— Вот именно!

— И что же вы сделали со шляпой?

— Вот как раз над этим мы и ломали голову, — продолжал молодой человек. — Что же нам делать со шляпой? Шли и раздумывали. Я ругал себя, что не оставил ее дома. Амалия со мной не соглашалась, потому что нравилась шляпа эта очень ей за форму, кисточку и особенно птичьи перышки. Она сказала, что положит ее на колени и шляпа там очень даже хорошо побудет до конца представления. А мне, честно говоря, не очень хотелось, чтобы она держала ее на коленях: шляпа-то ведь чужая.

— Ого, так недолго и поссориться! — сорвалось у меня с языка.

— В самую точку! Эта шляпа так встала промеж нас, что, пока мы добрались до места через Дунай, уже и вправду ссорились. Но прежде чем мы рассорились окончательно, ветер сорвал у меня с головы шляпу, перенес через перила моста, и полетела она над волнами, как большая коричневая птица.

— Ах ты, черт побери!

— Да, вот какое вышло приключение.

— А что же Амалия?

— Оплакала шляпу.

— Славная, должно быть, девушка, — задумчиво сказал я.

Молодой человек ничего не ответил, встал, пожал мне руку и пошел к двери. Однако в дверях все же обернулся и тихо сказал:

— Да, славная. Одно только мне в ней не нравилось. Что не Вилмошем меня звала, а по фамилии, Орбан.

С тем он и ушел.

А я остался дома с умилением и любовью в сердце, как и любой расчувствовавшийся человек, которого навестил дорогой родственник. Потому что Вилмош Орбан действительно приходился мне родственником. А именно племянником. Просто я давно его не видел, лет тринадцать наверное. А со временем, как тому и положено быть, Вилмош вырос и изменился.

ПТИЧКА-НЕВЕЛИЧКА (перевод В. Белоусовой)

Ночь была летняя, пышная, полная тревоги. Словно акула на дне морском, притаилась в пепельной ночи деревня. В воздухе плавали ароматы, пестрые искорки цветочных лепестков мерцали в предрассветной мгле. Летучая мышь шуршала под соломенной крышей амбара, среди взъерошенной соломы копошились птицы. Лисица, принюхиваясь, кралась по фруктовому саду и замирала, вздрагивая, всякий раз, как плюхался на землю плод.

Мир поднимался, набухал, словно тесто в кадушке, и ворочалась где-то на донышке тревога.

Не спалось Лукачу Салке, молодому хозяину. Без сна вертелся он в постели, под жениным боком, да еще старался, чтобы вздохи, упаси бог, не всплыли из глубины колодца тревоги, вот и сопел, уткнувшись носом в подушку. А жена все равно почуяла, как набухает в душе Лукача летняя тревога, и внезапно спросила:

— Не спится тебе?

Тут Лукач сделал вид, будто только-только очнулся от сладкого сна.

— Ох-хо-хонюшки… Звала, что ли, Борица?!

— Не спится тебе, говорю?

— Никак, хоть ты тресни, — ответил Лукач.

— Думаешь, может, о чем?

— Есть такое дело.

— Какое такое?

— Есть, говорю, о чем поразмыслить человеку.

Ну да, подумала жена, забот хватает, а дальше — больше. Но коли еще больше не станет, с теми, что есть, бог даст, они справятся, ведь женаты всего-то три годочка, на здоровье не жалуются и любят друг дружку. Она по крайней мере так думает.

— Который час-то? — спросил Лукач.

— Сейчас?

— Да какое там сейчас, ведь уже, поди, завтра.

Женщина приподнялась на подушках и вгляделась в окно; пышная грудь ее тревожно вздымалась, кожа светилась прозрачно, как этот летний рассвет, секунду-другую Борица молчала, нежась в волнах теплого воздушного моря, лившихся в окно.

— Вроде как светает, — сказала она наконец.

— Тогда я встаю, — заявил Лукач.

— Посередь ночи?!

— Сама же говоришь, светает.

— Так ведь только забрезжило.

Лукач тоже взглянул в окошко — да чего там, не лежалось ему в постели, скребло что-то беспрерывно, царапало душу.

— Все равно встану! — сказал он.

— Полежи!

Обещанием звучали слова Борицы, и летней тревогой дышала грудь.

— Нельзя! — твердо сказал Лукач.

Хотя какое там нельзя, можно было еще часок по крайней мере. Да ведь только останься — взыграет натура, разольется огонь по жилам и опалит веточку; захочет присесть на нее другая птичка, ан не выйдет.

Лукач даже головой потряс, так ему стыдно стало.

— Ну я пошел! — сказал он.

И спустил босые ноги на пол.

— И чего это с тобой?.. — спросила жена.

— Ничего.