Аберистуит, любовь моя

Меккой раешников был Аберайрон, и, направляясь на юг по прибрежной дороге, мы продолжили разговор о Гермионе Уилберфорс. Я рассказал, как много лет спустя в Джунглях нашелся дневник Бартоломью. На страницах которого описывалось, как носильщики и проводники один за друим оставляли Ноэля, но он в одиночку прорывался Дальше; как в лихорадке и безумии протекли последние недели. И как в предсмертном бреду он описал день, когда его – одинокого, больного, обезножевшего – в джунглях навестила Гермиона.

– Штука-то в том, – сказала Амба, не вынимая леденец изо рта, – что это ничего не доказывает, так ведь?

– Ничего.

– Это могла быть просто галлюцинация.

– Разумеется.

– Или орангутанг. Или он это вообще выдумал.

– Есть только одно «но».

Возникла мимолетная пауза. Амба поглядела на меня, почуяв в моем голосе легкий аромат мелодрамы.

– Какое?

– Он взял с собой фотоаппарат.

Я чувствовал, как нарастает ее интерес.

– Один из первых, величиной со стремянку, и дотащил его до самого Борнео и там – вверх по реке. Он был первым, кто сделал снимки туземных охотников за головами. Он однажды описывал, как ему удалось договориться с племенем о съемке, и пришлось ждать час, пока тамошние женщины подготовятся. Он сказал, что женщины во всем мире одинаковы.

Амба фыркнула.

– Большую часть фотослоя съели насекомые, но несколько пластинок уцелело.

– Где они?

– В университете Сиднея.

– Только не говори мне, что он сфотографировал Гермиону.

– Не знаю. Удивительная штука: фотоаппарат так и не нашли – обнаружился дневник, другие вещи, но не фотоаппарат. И вдруг через пятнадцать лет он всплыл – по крайней мере, так рассказывают – в лавке старьевщика в Гонконге. Его купил американский торговец, а внутри была еще одна пластина. Говорят, он проявил ее, и хотя она была повреждена, все-таки на ней угадывалось призрачное изображение европейской женщины на фоне дождевого леса.

– Что случилось с пластиной?

– Он ее потерял.

Далеко перевалило за полдень, когда мы добрались до рыбачьей деревушки Аберайрон. Я притормозил и припарковался перед лавкой мясника на главной улице. Подрулил желтоватый «аллегро» и встал футах в тридцати позади меня. Он ехал за нами почти всю дорогу от Аберистуита.

– Сколько пабов в этом местечке? – спросила Амба.

– Немерено.

– И сколько мы будем искать нужный?

– Третье правило частного детектива. Сталкиваясь с тайной, не спрашивай, в чем ответ, спрашивай – в чем вопрос.

Амба подумала над этим секунду.

– Вот это прикольно; лучше, чем первые два.

– Ты видишь «аллегро» позади нас?

– Он едет за нами с Саутгейта.

Я прищурился, разглядывая водителя в зеркальце. Плащ, фетровая «трилби», борода, темные очки, на руле раскинута газета. Все это ничего не доказывало, но с каких пор невинные люди стали так одеваться?

– Так в чем вопрос?

– Вопрос не в том, в какой паб он отправится сегодня вечером, но в том, в какой из этих двух мясных лавок он закажет сосиски.

Амба поразмыслила над этим новым подходом к детективной работе.

Я достал брошюру об истории Музея, которую взял в библиотеке.

– Что-то я знаю – чего-то, может, и не знаю, но одно мне известно точно: показывать Панча и Джуди без сосисок невозможно. Там всегда есть эпизод, где Китаец падает в колбасную машину и выходит из нее в виде желтой сосиски с косичкой вместо хвостика.

В списке тех, кто внес вклад в создание Музея, в конце буклета была фотография Иоло Дейвиса. Пускай его портрет убрали из музейного кафе, но дальше дело не зашло. Мясистые красные щеки, усы щеточкой, которые он возможно, сбрил, и кустистые брови, которые, вероятно, оставил.

Он появился незадолго до закрытия, около 17.20, – проковылял по залитой солнцем улице, словно только что проснулся. Некогда великолепный костюм был теперь грязен и изорван. На обоих коленях виднелись заплаты, пришитые безобразным крупным швом, как бывает обычно только у клоунов; туфли ручной работы были разбиты так, что из дыр торчали пальцы. Он вошел в лавку и спустя несколько минут появился с пакетом сосисок под мышкой. Он шел по улице, а я потихоньку вывел машину на проезжую часть и последовал за ним. Он прошел по Хай-стрит, пересек ее по переходу с кнопочным светофором и скрылся в пабе у гавани, который назывался «Веселый Роджер». Проехав пару кварталов, я на перекрестке выпустил из машины Амбу. Согласно плану, она должна вернуться на прежнее место и приглядывать за пабом, а я двинусь дальше и попытаюсь стряхнуть хвост. Мы сговорились встретиться в 19.30. Я проехал дальше и остановился на набережной у гавани; нужно было как-то убить время, и поэтому я открыл окно, впустив душный предвечерний воздух, и прикемарил под глухие крики чаек. «Аллегро» проехал мимо и свернул на боковую улочку.

Я проснулся, когда город колебался на грани дня и ночи. Лавочники и конторщики потратили несколько минут на дорогу домой, и теперь не так уж скоро кто-нибудь потащится за первой вечерней пинтой пива. Небо на западе стало блекло-розовым, кое-где заморгали оранжевым и малиновым уличные фонари. В окно машины поплыл аромат жареного лука.