Аборигены, кенгуру и лайнеры

В сотне метров от берега начинался ряд не очень высоких скал, окаймлявших побережье. За ними вдоль берега проходила дорога. Я видел несколько темных лиственных деревьев, но нигде не обнаруживал тропического буйства зелени, которое думал встретить; насколько я мог различить, на красной латеритной почве росла лишь редкая, но высотой в два метра трава. Слева, на скалах, там и сям было разбросано несколько одноэтажных домов на покрашенных белой краской опорах. На окнах были большие ставни, поднятые для того, чтобы в помещение проникал воздух, но не попадали отвесно падающие лучи солнца. Направо стояли бараки из старого ржавого железа, в основном одноэтажные, но иногда и двухэтажные. Как я узнал позднее, в домах на опорах жили белые чиновники, тогда как бараки относились к Кевина-стрит — китайскому кварталу Дарвина.

Моя мокрая рубашка меня ужасно беспокоила, а кроме того, для каких-то насекомых, которых я даже не видел, я оказался очень вкусным блюдом. Их называют песочными мухами, но их следовало бы окрестить более грубо, потому что они живут в вонючей черной грязи, оставленной приливом. Когда же приливная волна возвращается, эти насекомые облаком подымаются вверх и набрасываются на неприкрытую кожу новичков. Укусы насекомых приводят к появлению на руках, ногах и лице волдырей размером с куриное яйцо. Через несколько месяцев человек приобретает иммунитет.

В 1937 году Дарвин еще не был известен как «задница Австралии» — так его назвали двумя годами позже политики в Канберре. Их беспокоило, что Дарвин производил дурное впечатление на гостей из-за океана, которые именно здесь впервые вступали на австралийскую землю. Но Северная территория издавна известна как страна «греха, забот, дурного глаза, песка и сифилиса», а Дарвин был вратами в эту «обетованную землю».

Что мог дать мне Дарвин? В 1936 году, закончив в Кембридже свои занятия по изучению естественных наук и этнографии, я выехал в Австралию, потому что меня интересовали темнокожие австралийцы — один из немногих народов, которые частично жили еще в первобытном состоянии. Совсем недавно они принадлежали к наиболее отсталым в хозяйственном отношении народностям, и я хотел изучать их «во плоти», потому что надеялся, что они помогут мне разрешить загадку ранних этапов развития человеческого общества. Но в тридцатых годах Австралия освобождалась от последствий сильного экономического кризиса, и, прибыв в Сидней и Мельбурн, я обнаружил, что на юге уже не было аборигенов или сохранились лишь немногие из них, усвоившие так называемую белую цивилизацию. Мне посоветовали отправиться на север.

Хотя меня привлекли сюда аборигены, официально я прибыл в Дарвин как метеоролог. В Австралии очень быстро развивалось воздушное сообщение, а метеорология относится к его вспомогательным службам. В Мельбурне вместе с другими естественниками я изучал основы метеорологии под руководством бежавшего из нацистской Германии д-ра Фрица Лёве. Из-за плохого знания английского языка нашему учителю было трудно читать нам лекции, и мы его плохо понимали. Только через двадцать лет в Германской Демократической Республике мой собственный горький опыт пробудил во мне задним числом сочувствие и истинное понимание трудностей, которые пришлось преодолевать д-ру Лёве, когда он на английском языке учил нас метеорологии.

С такой подготовкой я должен был приобрести практический опыт на аэродроме Дарвина и затем работать в разных других местах Северной Австралии. И чем дальше расположены эти метеорологические станции, тем лучше для меня, поскольку я мог рассчитывать встретить там аборигенов, живущих еще в условиях родового общества.

Как правительственный метеоролог, я принадлежал — хотя бы теоретически — к чиновничеству Дарвина, а чиновники отличались здесь своими белыми хлопчатобумажными или поплиновыми костюмами, которые они меняли по крайней мере один раз в день. В соответствующих случаях надевали даже галстуки, несмотря на жару и влажность. Менее подходящую одежду трудно и придумать, но нужно было следовать протоколу. В Бруме, на северо-западе Австралии, где Климат летом был даже хуже, чем в Дарвине, заходили в этом вопросе еще дальше. Здесь также считалось корректным быть в костюме, причем пиджак застегивался у самого горла. Жесткий воротник заменял галстук. И поскольку в споре ставили три против одного, что тот, кто ходит в такой куртке, не надевает под нее рубашки, такой костюм называли «три к одному». И хотя это никому не было видно, только костюм с поддетой под пего рубашкой считался приличной одеждой, а без рубашки — ни в коем случае не приличной.