Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!

То, что я возвращаю табак, действует на солдата почему-то удручающе. А когда я со злостью швыряю на землю самокрутку, он совсем теряется.

— Парень, парень, — заглядывает он мне в лицо. — Да не сердись. Зачем же ты так? Обижаешь-то. Я же… Ну, парень!

— Погостили бы денёк, — гнёт своё продавщица. — Утром бы поехали…

— Это ты её пугай. Стрельнут…

— Парень, обижаешь зря. Бери! — требовательно говорит солдат и суёт обратно кисет. — Матка небось ждёт. Далеко ехать-то?

— Нет у меня никого, — говорю я.

— А! — солдат замолкает.

Со скрежетом тормозит эшелон. На пути, как горох, сыплются солдаты. Смех, шутки, гремят котелки… Около наливного крана офицеры моются по пояс. Фыркают. У ларька выстраивается очередь. Кто-то за пиво предлагает в шутку немецкие марки. Продавщице дарят на память фарфоровую статуэтку. Всё это происходит мгновенно. Не было никого — и вдруг полная станция смелых, жизнерадостных людей.

Мой знакомый солдат бежит к начальнику эшелона, показывает документы и через минуту лезет в теплушку.

Гудит паровоз. Вздрагивает состав. Солдаты забираются в вагоны.

— Кончим воевать, жди в гости! — кричат из дверей парни раскрасневшейся продавщице. — Невест готовь, на всех хватит…

И на перроне опять пусто, голо… Стоит собака. Около неё груда костей. Собака, закрыв глаза от блаженства, грызёт мослы. Повар высыпал ей полведра объедков.

Поезд трогается, начинает набирать скорость.

Я срываюсь с места, догоняю последний вагон, тяну к солдатам руки. Меня втаскивают в дверь, сажают на обрубок полена.

— Под колёса захотел? — кричат на меня. — Дурень! Куда ехать-то тебе? Мы же без остановок…

— И хорошо! — смеюсь я. — Мне с вами. На восток.

МЫ НЕ СВЯТЫЕ

Нет ничего прекраснее, чем утро. Когда солнце первыми лучами пронизывает облака, потом выглядывает из-за горизонта. Всё оживает, легко дышится, и чувствуешь, что земля просто шар, который можно обнять и прижать к груди.

Кругом осенние болота, грязь. Войска идут по железнодорожному полотну. Перепутались роты, полки, дивизии. Танки, орудия, разведчики на вездеходах, связисты на ишаках… Остальное забито, как песком, пехотой. Вал Чингис-хана позади. Японцы укрепляли его годами. Они сгоняли китайцев тысячами, а когда выполнялись работы, строителей расстреливали. Укрепления взяты с ходу. И покатилась армия…

Я боюсь потеряться и ковыляю за сержантом Сивко. Сивко объявил себя моим дядькой.

— Подтяни ремень. Расправь складки на гимнастерке. Автомат повесь на грудь — легче идти, — поучает он. — И вид чтоб гвардейский. Ты же Георгий. Есть такой святой — Георгий Победоносец.

С непривычки я плохо намотал портянку и стёр ногу. Не знаю, как у святых, но мне больно.

— Подтянись! — оборачивается Сивко.

Я подтягиваюсь, подтягиваюсь и в изнеможении сажусь на насыпь.

— Навязался воробей! — останавливается Сивко. — Снимай обувку!

Вместо пятки — кровавая лепёшка.

— Победоносец, — качает головой Сивко. — Сразу в санчасть угодишь. Промыть бы… — Он достаёт индивидуальный пакет, вертит в руках. — Промыть треба.

Метрах в четырёхстах стоят низкие глинобитные фанзы с плоскими крышами.

— Живые есть? — кричит Сивко. — Китайские жители… Хао бу хао?

В крайней фанзе на кане под грудой тряпья притаились дети. Прижались друг к другу и со страхом глядят на оружие. Чёрные глазенки, как у мышат.

— Футор мутор дома? Ферштейн? — изъясняется с ними на иностранном языке Сивко.

Ребятишки накрываются с головой. Начинают жалобно плакать.

— Запугали фашисты! Беднота-то… Что с человеком сделали. Посиди, воды принесу. — Сержант выходит. Слышно, как он кричит во дворе.

— Хао бу хао, где у вас вассер?

Я снимаю сапог, отрываю конец портянки, обтираю ногу. Возле меня появляется женщина — вынырнула откуда-то. Драная рубашка, сквозь прорехи проглядывает изможденное тело.

— Мать пришла, — зову я сержанта. Женщина вздрагивает и сжимается, начинает что-то говорить, показывая на детей.

Сивко вваливается, объясняет жестами, что нужно.

Кажется, женщина поняла. Во дворе разжигается костер. Сивко кипятит в выщербленном котле болотную воду — у китайцев нет колодца и вообще ничего нет, кроме жизни.

Ребятишки осмелели. Выглядывают, шушукаются.

— Забодаю, забодаю! — растопыриваю я два пальца. — идёт коза рогатая за малыми ребятами…

Эта игра известна, наверное, всему миру. Ребятишки оживляются, визжат от восторга. Контакт налажен.

Входит мать.

— Бу яо шо! Чжеге ши вайго жень, — коротко бросает она.

— Не бойтесь! — говорю я. — Понимаете… Я сам такой был, маленький. Ну-ка, дайте рюкзак. Это сюда! Спасибо!

Я развязываю рюкзак и достаю НЗ. Кладу на кан консервы, сухари, пакетик с молочным порошком, сахар. Старшина роты приказал беречь. Голову снимет. В наступлении не всегда найдёшь свою кухню. И вообще на войне мало ли что может случиться. Но мне слишком знаком этот блеск голодных глаз, эти землистые щёки женщины, и дети, как старики.

— Спрячь, — говорю я женщине. Не хочется, чтоб видел Сивко. Опять будет наставления читать. Держит он меня в строгости, приучает к воинскому порядку.