Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!

— Ура! — несётся по «пересылке» от камеры к камере.

И люди бросаются к дверям, стучат, орут:

— Победа! Победа!

Мы выбегаем в коридор. Гном долго возится с ключами. Ключи забирает дядя Вася. Открывается одна дверь, вторая, третья. Радость, беспредельная радость выбрасывает нас во двор. Кто-то начинает петь, кто-то прыгает, плачет, танцует. Мы жмём друг другу руки, целуемся. Кто-то бежит к вышкам, зовут охранников вниз. Откуда-то появляется балалайка. Старик с длинной белой бородой бренчит на ней трепака.

— Даёшь, чтоб подмётки летели!

— А ну, сойди с полосы! — требует сержант. — Сойди! Стрелять буду!

— Иди ты к чёрту! — орут несколько глоток.

— Куда прёшь!

— Да не убежим! Тьфу на твою полосу!

— Эх, сейчас дома!..

— Гуляют! Бабы небось ревут…

И вдруг двор замолкает. Вытянутые лица, застывшие движения. Охранники застенчиво поднимают карабины — во дворе появляется начальник «пересылки».

Старший лейтенант стоит, широко расставив ноги. Ветер треплет галифе. Текут длинные минуты ожидания.

Мы вспоминаем, где мы, почему, кто мы… Нет радости для нас, нет победы!

— Товарищи! — говорит лейтенант. — Поздравляю, Берлин взят! Германия капитулировала!

— Гитлер где?

— Застрелился! Вот так вот.

— Жалко! — вздыхает дядя Вася. — Казнить надо бы злодея.

— Ура! — неуверенно кричит Козёл. На него шикают.

— Вот так вот, — говорит старший лейтенант и смотрит себе под ноги, потом бьёт фуражкой о землю. — Ну, чего же вы! Ура, что ли?

От крика дрожат крыши. Мы уже не видим вышек, проволоки, мы видим далеко-далеко: родные дома, близких, живых. Одних живых. И всех свободными.

— А теперь, — поднимает руку офицер. — Тихо! Электрики есть? Радио надо устроить, Москву будем слушать… Вот так вот. Товарищи, одна просьба. На полосу не заходить. Сами понимаете.

— Не беспокойтесь! — отзываются голоса. — Где репродуктор?

— Амнистия будет?

— Как же без этого.

— Портреты надо вывесить.

— Концерт самодеятельности…

— Дед, где твоя балалайка?

Эх, товарочка моя,
Автомобиль гудит, гудит.
Да какая красота —
Милый шофером сидит, —

приплясывает дед с балалайкой.

Мы видели, как в городе взлетали ракеты. Гремел оркестрами репродуктор. Все ждали больших перемен.

В этот день могла разбежаться вся «пересылка»…

СОЛДАТЫ

Таких станций от Новосибирска до Владивостока сотни. Один зал, буфет, громко именуемый рестораном, и пивной ларёк. Я стою на узком перроне. В руках свёрток, за душой сто рублей (выходное пособие) и с печатью справка: «Зорин Григорий по амнистии освобождён досрочно из места заключения». Документ на вес золота.

Ещё бы железнодорожный билет…

Собственно, если подумать, куда мне ехать? Страна без конца и края, а ехать как будто и некуда. Но ведь где-то я просто необходим, где-нибудь ждут меня, все глаза проглядели. Не могу я жить, если я никому не нужен. Строить дом, как отец, обманывать медицинские комиссии и свою совесть, набивать живот хлебом, натравливать на соседей собак?.. Или выколоть на плече «Не забуду мать родную» и воровать последние тряпки у тех же измученных матерей, потом опять бараки, день за два и «свобода» до нового срока? Нет!

Отец для меня умер. Он вообще-то жив, но я не грущу о нём. Нужно начинать самостоятельную жизнь.

Мимо с грохотом проносятся воинские эшелоны. С интервалом в пять минут. На железнодорожных платформах накрытые брезентом орудия, в теплушках солдаты. Мне на запад, им на восток, на самураев. Пора кончать. Это знают все. Вспоминаются КВЖД, Хасан, Халхин-Гол…

Солдаты окрылены победой. На гимнастерках россыпи медалей и орденов, загорелые лица, почти из каждой теплушки доносятся звуки аккордеона.

Хорошо! Мне бы ещё поезд да свободную ступеньку. Поесть бы тоже не мешало. На сто рублей не разгуляешься. Но эта проблема меня особенно не волнует — свет не без добрых людей, прокормят…

Ещё бы закурить…

Я брожу вдоль перрона, заглядываю во все щели. Курят люди — измусолят, ногтями не ухватишь.

За мной бежит бездомная собака. Забегает вперёд, смотрит на мои руки. Наклоняет голову и повизгивает.

— Брось бычок! — это говорит солдат, стоящий у ларька со скаткой и автоматом. — Держи кисет. Закручивай на полпуда.

Солдат приземистый. Он хитровато оглядывает меня, понимающе подмаргивает:

— Из тюрьмы, что ли?

— Выскочил. Спасибо! Можно, горсть возьму?

— Забирай всё. А я от поезда отстал. Родину проезжали, вся деревня пришла. Тётки, соседи… С женой говорил, а эшелон тю-тю. Жду, когда какой-нибудь остановится.

— Ого какие танки! — я показываю на проезжающий состав. — Стволы! Даст — насквозь прошьёт.

— Это не танки — самоходки, — снисходительно говорит солдат.

— Такие бы в начале войны. Сколько бы народу сохранили и города…

— Попукать хочется?

— Напукались по горло.

— Раз такой храбрый Мамай, давай с нами. — Солдат подмаргивает полногрудой продавщице.

— И поеду.

— Валяй! Стрельнут — бельё придётся стирать.

Солдат сдувает с кружки пивную пену. Продавщица смеётся.

— Стрельнут. Нашел чем пугать! Забирай свой кисет! Стрельнут…