Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!

— Кто дерётся? — успокаивает милиционера Яшка. — По душам разговаривают.

— Если ещё позволите, свидание будет окончено!

Мы сидим.

Тяжело.

— Гришка!

Лицо Женьки, чёрное от въевшихся в кожу крупинок тола, обращено ко мне.

— Что?

— Дай лапу!

Я жму ему култышку.

— Ты считаешь, что я не прав?

— Прав! Ты-то прав… Ты прав.

— Знаешь, Гришка, только нюни не распускай! Собери себя в кулак. Мужество — это когда можешь ответить за свой поступок. Понял? В кулак! Помнишь, я тебе про одного лётчика в медсанбате рассказывал? Он стонать не мог, а жил. Понял?

— Чего панихиду завёл? — возмущаюсь я. — Ничего нам не будет. Хозяйка нас простила. Потом мы письмо куда надо написали.

— Ну, может всякое быть. Не знаю, скоро встретимся или нет. Мне в Одессу надо ехать. Так ты запомни: верь всегда людям! Если им не верить, жить не стоит. Отличить настоящих людей от дерьма — это и есть зрелость. Созревай быстрее! Мы так стремительно рвёмся вперёд, наша страна, люди. Дорога-то неизвестная, неторная. Ухабы бывают, на поворотах заносит. Кое-кто и срывается… Иначе-то как? Больше всего я боюсь, что тряхнёт тебя, а ты слюни распустишь, обозлишься, перестанешь уважать людей. И тогда всё! Смерть! Люби людей! Это спасение от всех бед…

— Извините! — прерывает милиционер. — Время кончилось.

Комната для свидания пуста. Мы даже не заметили, как всех увели. И приходила ли мать Руслана.

— Пора домой! — мрачно шутит милиционер и поправляет кобуру. — И так больше всех разговаривали, орали на всю комнату.

— Учил его!

— Разве не понимаем…

Я целуюсь с Женькой, с Яшкой.

Меня ведут длинными коридорами к двери с глазком.

СУД

На стене дребезжит электрический звонок. Первым поднимается обвинитель, за ним, двигая стульями, зрители и мы, подсудимые.

— Суд идет!

Из двери в стене выходит женщина с усталыми красными глазами, поднимается на помост, садится в кресло с высокой резной спинкой. По обе стороны от неё на табуреты присаживаются заседатели, тоже женщины. Одна молодая, полногрудая, в вязаной домашней кофточке. Другая в кителе железнодорожника. Три женщины смотрят на нас с сочувствием, судья вздыхает и начинает читать дело.

Я слушаю её голос точно в полусне. Я думаю о себе в третьем лице, как о ком-то другом. Рядом Руслан. Он тоже чужой. Голова острижена под машинку, смешно торчат уши, а нос, как у хищной ласки, двигается, будто принюхивается.

Потом у нас спрашивают фамилии, адреса, возраст. Нас спрашивали об этом много раз, и опять те же вопросы. Быстрее бы кончалось!

Обвинитель говорит долго, невыразительно.

«Кто социально злостный тип? — думаю я. — Посягательство на гражданскую собственность? Во даёт! Попытка к побегу? Чего он несёт? Израсходован патрон. Старик милиционер подумал, что я убегаю от него, и выстрелил… Нашли кому верить!»

Наконец обвинитель замолкает. Вызывают свидетелей. Пострадавшую.

— Простите вы их за ради бога! — просит она судью. — Молодо — зелено. Вон тот, бледный, который помогал сыну посылку собирать.

— Это к делу не относится, — говорит судья и трёт рукой глаза. — Мы обязаны разобраться по закону. Сейчас время такое, бабушка, давать спуску ворам нельзя!

— Оно конечно! Воровать — грех! — соглашается старушка. — Но они всё, как есть всё, вернули.

— Факт преступления налицо. Закон есть закон.

— Отпустите! — раздаётся просительный голос Сашки. Он сидит в первом ряду стульев и смотрит в глаза судье. Задабривает.

Я смотрю украдкой на Руслана. Он ищет в зале кого-то глазами.

— Мать, что ли? — говорю я. — Она около двери. Передачку принесла.

— Двуличного, — отвечает Руслан.

— Его нет! Не пришёл.

— Мы Двуличного на путь истинный наставим!

— Больше не будут! — опять ноет на весь зал Сашка.

— Предупреждаю! — говорит судья, стуча карандашом по столу. — Если ты, мальчик, не прекратишь, попрошу вывести тебя!

Из коридора вызывают следующего свидетеля.

К столу подходит Макар Моисеевич. Откашливается и начинает говорить медленно, вразумительно, точно объясняет урок.

— Прошу отпустить Зорина и Дубинина мне на поруки. Я считаю, как директор школы, как педагог, что эти два моих ученика совершили свой поступок случайно. Если уж обвинять, то меня. Я упустил из виду, что Зорин остался один. Надо было сходить в завком завода и попросить, чтоб его прикрепили к столовой. Завод — шеф нашей школы.

Макар Моисеевич говорит долго и обстоятельно.

— К сожалению, поверьте, — перебивает его судья, — мы не имеем силы отпустить обвиняемых на поруки.

— А что же вы можете?

— Это и решит суд.

Судья опускает глаза и начинает копаться в деле.

— Разрешите мне?

С последнего ряда поднимается Татьяна Петровна. Я вижу, рядом с ней около стены сидит Яшка и грызёт спичку.

— А кем вы приходитесь подсудимым? — отрывается от бумаг судья.

— Я депутат!

— Пожалуйста!

Татьяна Петровна занимает место Макара Моисеевича.

— Этих мальчиков я знаю хорошо. Горько за них, но для меня это не совсем неожиданно. Я предупреждала, что ни к чему хорошему мародёрство не приведёт… Говорила я тебе, Зорин? — спрашивает она строго.

— А я и не отпираюсь.