Абсолютная реальность

Вообще все то время, что он сиднем сидел на «обетованной» даче, некоторые, хотя и немногие новые странности не давали ему покоя. Не одна лишь бессонница, разразившаяся над ним, словно египетская казнь за неповиновение воле господней. Но вот ничем не объясняемый запрет бесконтрольно – то есть, по собственному свободному желанию, – выходить в интернет. Он пробовал втолковать «чухонцу» – переписка с тиражными журнальными и газетными издательствами есть часть его работы, Кисловодск, конечно, Кисловодском, но никакое лечение, кроме разве электрошоком, не выставить уважительной причиной неделания простых писательских поручений в форме заказанных ему писем, отзывов и статей. Вышибут и дорого не возьмут! Увещевал он Филона, и надо ли повторяться, что с нулевой и даже отрицательной прибылью – в итоге «чухонец» вообще не отходил ни на шаг все то время, пока на руки Леонтию выдавался его же собственный лэптоп, все равно – писал ли он письмо Леночке, или занимался постылым розыском уже и по совершенно безумным сектам. Вдобавок к вышеуказанным неудобствам, пользоваться верным цифровым рабом приходилось через какую-то, сомнительного вида штуковину, более напоминавшую безголовую пупырчатую жабу, чем скажем, модемное или иное трансляционное устройство. Пахла штуковина соответственно – тухлой рыбой и ацетоном, сочетание премерзейшее. Отчего у пришельцев-добровольцев все так? Все так воняет и так выглядит? С полотерной транспортерной машиной дело более-менее понятно, она «дает путевку в жизнь» эффекту Ариовиста, стало быть, вещь полезная. А с компьютерной жабой сплошная функциональная «невнятность». Какой в ней смысл? Страховка, петля заячьего следа, ускорение и расширение? И подключается не как все нормальные приставки, дистанционно или с помощью провода обыкновенного, нет, она словно бы присасывается к нужному порту или к нескольким одновременно, растекается, разбухает, как если бы питается потоками инфракрасными и электрическим. Неужто, она живая? Или, что много хуже, разумная? От одного этого предположения сознание Леонтия впадало в морально-эстетический ступор. Он ведь и выражался в присутствии… то есть порой чехвостил вонючку последними в приличном лексиконе словами. Или все же нет? Ацетон запах явно неорганический. Зато тухлая рыба… Гадать можно было без конца, а спрашивать Филона – безнадежно. Пальмира тоже ничего не говорила, кроме только двух слов «необходимая мера». Однако, он подозревал, что ацетоновая серо-зеленая тухлятина – не что иное, как преобразившийся по неизвестному принципу и прежде знакомый Леонтию пурпурный, проворный мячик, без которого «плерум» для перемещений оставался всего-навсего грудой мертвого металла, ну или той субстанции, из которой он на самом деле был сотворен.

Искал он в пространствах «буков» и твитнутых «контактов» все то же. Религиозные течения, неладны они будь в своей реальности и виртуальности! отягощенные ссылками теперь уже на Дарвалдаева. Порой течения эти мерещились ему в монструозном виде, в краткие мгновения забывчивого сна, отравляя и без того вымученный у бессонного бдения мимолетный отдых. Будто бы река расплавленного металла – и тут никак было не миновать навязчивых аллюзий-мороков на подвиги надоедливого Терминатора! – она текла и текла гипнотически-безостановочно, но Леонтию так надо было перейти ее вброд! Так надо было! Сновидение не снисходило до пояснения – зачем. Надо! И не перейти. За спиной его раздавалось убийственно мерное тик-так-тик-так, как если бы невидимый тамбурмажор задавал ритм для штурмового марша, но повернуться и посмотреть или отступить назад Леонтий не имел никаких сил, он только повторял, повторял, до крика – мне надо! Надо перейти! На ту сторону. Где все тоже самое и ничего нет. И в нем самом пустота, и ничего нет. Кроме давящего, спастического чувства ужаса – тик-так-тик-так. Расплавленный металл, его собственный прорывающийся в явь испуганный вопль, он просыпался в липком, жгущем кожу поту, садился в кровати, глядел в темный, непрозрачного дерева потолок своей мансарды-спальни будто в бездну, и уже не мог заснуть до самого утра. А самоотверженный его, компьютерный поиск так и не завершился успехом. Потому и возник просьба-вопрос к Коземаслову, и потому – он слоняется теперь с занудной назойливостью маятника по гостиничному холлу, с бокалом скверного игристого вина в одной руке, и тарелкой с несъедобными тарталетками в другой. А Дарвалдаев все говорит и говорит, пусть до смерти себя самого заболтает, лишь бы хоть ниточка, хоть намек, хоть хлебная крошка для Гензеля и Гретель, и поскорее бы им выбраться наружу. На воздух и нормальный, солнечный свет.