Абсолютное оружие

А на планете На – быстро. Язык хон менялся с быстротой, сравнимой со скоростью смены моды на Земле, и даже гораздо быстрее. Он менялся, как цены или погода. Изменение шло непрерывно и бесконечно в соответствии с непонятными правилами и непостижимыми принципами. Язык менял свою форму, как сходящая с гор лавина меняет облик. По сравнению с хоном английский представлялся вечным ледником.

Язык планеты На был подобен реке Гераклита, в которую нельзя войти дважды, ибо там постоянно сменяется вода. Так вот: по отношению к хону это являлось буквальной истиной.

Дело само по себе скверное, но еще хуже то, что сторонний наблюдатель вроде Джексона вообще не имел ни малейших надежд на фиксацию или обособление хотя бы одного-единственного термина из динамически меняющейся сети терминов, составляющих язык планеты На. Влезть в систему – значит непредсказуемо изменить ее, и если вычленить отдельный термин, то его связь с системой нарушится, и сам термин будет пониматься ошибочно. А посему, согласуясь с фактом постоянного изменения, язык не поддается идентификации и контролю и через неопределенность сопротивляется всем попыткам им овладеть.

Ошеломленный и пораженный, Джексон смотрел на чиновников с чувством, близким к благоговению.

– Вам это удалось, парни, – наконец вымолвил он. – Вы победили. Старушка Земля могла бы запросто проглотить вас и не поперхнуться, а вы, черт возьми, и рыпнуться не сумели бы. Но наш народ уважает законы. А закон гласит, что основным условием любой сделки является взаимная коммуникабельность.

– Мун? – вежливо спросил Эрум.

– А следовательно, выходит так, что я оставляю вас, парни, на ваше собственное усмотрение, – продолжал Джексон. – По крайней мере до тех пор, пока действует этот дурацкий закон. Но черт возьми, разве отсрочка смертной казни не лучший подарок обреченному, не так ли?

– Мун мун, – нерешительно промямлил мэр.

– Мне стоит убираться отсюда немедленно, – заявил Джексон. – Справедливость есть справедливость… Но если я когда-нибудь выясню, что вы, нанианцы, водили меня за нос…

И, не закончив фразу, Джексон быстро вышел из конторы и отправился к кораблю. Через полчаса он уже был в космосе, а спустя еще пятнадцать минут летел в соответствии с вновь избранным курсом.

6

Из конторы Эрума официальные лица наблюдали за уходящим в полуночное небо звездолетом, своим огненным хвостом напоминающим комету. Вскоре он превратился в яркую светящуюся точку, а затем и вовсе исчез.

Чиновники молча переглянулись. И вдруг одновременно разразились безудержным хохотом. Обхватив бока, они смеялись вес сильнее и сильнее, а по их щекам ручьями струились слезы.

Первым прекратил истерику мэр. Напоследок, усмехнувшись, он произнес:

– Мун, мун, мун-мун.

Это мгновенно отрезвило всех остальных, и их веселье разом улетучилось. Они с тревогой созерцали далекое враждебное небо, размышляя о своем недавнем приключении.

Наконец самый младший из них, Эрум, спросил:

– Мун-мун? Мун-мун?

Чиновники улыбнулись наивности вопроса. Но ответить на него никто не смог. И в самом деле, почему? Неужели кто-то действительно осмелится даже предположить такое?

Такая неопределенность не только ставила под сомнение прошлое, она отрицала будущее. И если истинный ответ невозможен, то отсутствие хоть какого-нибудь ответа и вовсе невыносимо.

Молчание затянулось.

Наконец губы Эрума скривились в циничной усмешке, и он хрипло произнес:

– Мун! Мун-мун! Мун?

Конечно, его шокирующие слова были не больше чем проявлением вспыльчивой жестокости юности, однако подобное заявление просто не могло оставаться без внимания. И почтенный старейшина вышел вперед, дабы попытаться дать ответ на вопрос.

– Мун мун, мун-мун, – с разоружающим простодушием заговорил старик. – Мун мун мун-мун? Мун мун-мун-мун. Мун мун мун; мун мун мун, мун мун. Мун, мун мун мун-мун мун мун. Мун-мун? Мун мун мун мун!

Такое откровенное изъявление веры пронзило Эрума до самого сердца. Слезы неожиданно брызнули из его глаз, и, позабыв все свое молодецкое ухарство, он обернулся к небу и, погрозив ему кулаком, закричал:

– Мун! Мун! Мун-мун!

Ласково улыбнувшись, мудрый старейшина проворчал:

– Мун-мун-мун; мун, мун-мун.

Эта удивительная и пугающая правда прозвучала так иронично, что, слава богу, ее никто не услышал.

Тело

Открыв глаза, профессор Мейер увидел беспокойно склонившихся над собой трех молодых хирургов. Внезапно ему пришло в голову, что они действительно должны быть очень молоды, если решились на это; молоды и дерзки, не обременены закостенелыми представлениями и мыслями, с железной выдержкой, с железным самообладанием.

Его так поразило это откровение, что лишь через несколько секунд он понял, что операция прошла успешно.

– Как вы себя чувствуете, сэр?

– Все хорошо?

– Вы в состоянии говорить, сэр? Если нет, качните головой. Или моргните.

Они жадно смотрели.

Профессор Мейер сглотнул, привыкая к новому нёбу, языку и горлу. Наконец произнес очень сипло:

– Мне кажется… Мне кажется…

– Ура! – закричал Кассиди. – Фельдман, вставай!

Фельдман соскочил с кушетки и бросился за очками.

– Он уже пришел в себя? Разговаривает?