Абсолютное оружие

Из конторы Эрума официальные лица наблюдали за уходящим в полуночное небо звездолетом, своим огненным хвостом напоминающим комету. Вскоре он превратился в яркую светящуюся точку, а затем и вовсе исчез.

Чиновники молча переглянулись. И вдруг одновременно разразились безудержным хохотом. Обхватив бока, они смеялись вес сильнее и сильнее, а по их щекам ручьями струились слезы.

Первым прекратил истерику мэр. Напоследок, усмехнувшись, он произнес:

– Мун, мун, мун-мун.

Это мгновенно отрезвило всех остальных, и их веселье разом улетучилось. Они с тревогой созерцали далекое враждебное небо, размышляя о своем недавнем приключении.

Наконец самый младший из них, Эрум, спросил:

– Мун-мун? Мун-мун?

Чиновники улыбнулись наивности вопроса. Но ответить на него никто не смог. И в самом деле, почему? Неужели кто-то действительно осмелится даже предположить такое?

Такая неопределенность не только ставила под сомнение прошлое, она отрицала будущее. И если истинный ответ невозможен, то отсутствие хоть какого-нибудь ответа и вовсе невыносимо.

Молчание затянулось.

Наконец губы Эрума скривились в циничной усмешке, и он хрипло произнес:

– Мун! Мун-мун! Мун?

Конечно, его шокирующие слова были не больше чем проявлением вспыльчивой жестокости юности, однако подобное заявление просто не могло оставаться без внимания. И почтенный старейшина вышел вперед, дабы попытаться дать ответ на вопрос.

– Мун мун, мун-мун, – с разоружающим простодушием заговорил старик. – Мун мун мун-мун? Мун мун-мун-мун. Мун мун мун; мун мун мун, мун мун. Мун, мун мун мун-мун мун мун. Мун-мун? Мун мун мун мун!

Такое откровенное изъявление веры пронзило Эрума до самого сердца. Слезы неожиданно брызнули из его глаз, и, позабыв все свое молодецкое ухарство, он обернулся к небу и, погрозив ему кулаком, закричал:

– Мун! Мун! Мун-мун!

Ласково улыбнувшись, мудрый старейшина проворчал:

– Мун-мун-мун; мун, мун-мун.

Эта удивительная и пугающая правда прозвучала так иронично, что, слава богу, ее никто не услышал.

Тело

Открыв глаза, профессор Мейер увидел беспокойно склонившихся над собой трех молодых хирургов. Внезапно ему пришло в голову, что они действительно должны быть очень молоды, если решились на это; молоды и дерзки, не обременены закостенелыми представлениями и мыслями, с железной выдержкой, с железным самообладанием.

Его так поразило это откровение, что лишь через несколько секунд он понял, что операция прошла успешно.

– Как вы себя чувствуете, сэр?

– Все хорошо?

– Вы в состоянии говорить, сэр? Если нет, качните головой. Или моргните.

Они жадно смотрели.

Профессор Мейер сглотнул, привыкая к новому нёбу, языку и горлу. Наконец произнес очень сипло:

– Мне кажется… Мне кажется…

– Ура! – закричал Кассиди. – Фельдман, вставай!

Фельдман соскочил с кушетки и бросился за очками.

– Он уже пришел в себя? Разговаривает?

– Да, он разговаривает! Фредди, мы победили.

Фельдман нашел очки и кинулся к операционному столу.

– Можете сказать еще что-нибудь, сэр? Все, что угодно.

– Я… Я…

– О боже! – выдохнул Фельдман. – Кажется, я сойду с ума.

Трое разразились нервным смехом. Они окружили Фельдмана и стали хлопать его по спине. Фельдман тоже засмеялся, но затем зашелся кашлем.

– Где Кент? – крикнул Кассиди. – Он удерживал осциллограф на одной линии в течение десяти часов.

– Отличная работа, черт побери! Где же он?

– Ушел за сэндвичами, – ответил Люпович. – Да вот он.

– Кент, все в порядке!

На пороге появился Кент с двумя бумажными пакетами и половиной бутерброда во рту. Он судорожно сглотнул:

– Заговорил?! Что он сказал?

Раздался шум, и в операционную ввалилась толпа людей.

– Уберите их! – закричал Фельдман. – Где этот полицейский? Сейчас никаких интервью.

Полицейский выбрался из толпы и загородил вход:

– Вы слышали, что говорят врачи, ребята?

– Нечестно, это же сенсация!

– Его первые слова?

– Что он сказал?

– Он действительно превратился в собаку?

– Какой породы?

– Он может вилять хвостом?

– Он сказал, что чувствует себя отлично, – объявил полицейский, загораживая дверь. – Идем, идем, ребята.

Под его растопыренными руками прошмыгнул фотограф. Он взглянул на операционный стол и пробормотал:

– Боже мой!

Кент закрыл рукой объектив, и в этот миг сработала вспышка.

– Какого черта?! – взревел репортер.

– Вы счастливейший обладатель снимка моей ладони, – саркастически произнес Кент. – Увеличьте его и повесьте в музее современных искусств. А теперь убирайтесь, пока я не сломал вам шею.

– Идем, ребята, – строго повторил полицейский, выталкивая газетчиков. На пороге он обернулся и посмотрел на профессора Мейера. – Просто не могу поверить! – прошептал он и закрыл за собой дверь.

– Мы кое-что заслужили! – воскликнул Кассиди.

– Да, это надо отметить!

Профессор Мейер улыбнулся – мысленно, конечно, так как лицевая экспрессия была ограниченна.

Подошел Фельдман:

– Как вы себя чувствуете, сэр?

– Превосходно, – осторожно произнес Мейер. – Немного не по себе, пожалуй…

– Но вы не сожалеете? – перебил Фельдман.

– Еще не знаю, – сказал Мейер. – Я был против из принципа. Незаменимых людей нет.