Абсолютные неприятности

– Послушай, – говорю, – Ада, ты не могла бы мне объяснить кое-что?

– Что это? – режет. Ледяным тоном: «вижу я тебя насквозь, самец убогий».

– Что, – говорю, – означают эти твои выверты, боевые, дружеские и всякие прочие, а?

– А твои? – отвечает. Точно с такой же интонацией.

– Кончай, – говорю, – переводить стрелки, ладно? И заодно: перестанешь ты когда-нибудь изображать униженную и оскорблённую? Втравила ты меня, трах-тибидох, в дурацкую историю, которая ещё непонятно чем кончится, но я, заметь, терплю и молчу. Могу я при таком раскладе попросить хотя бы, чтоб ты себя по-человечески вела?!

А она как вскинется!

– А ты себя по-человечески ведёшь, Снайк?! – кричит. Даже забыла от злости, что Ори слышит. Разоткровенничалась сгоряча. – Это не я тебя втравила, ты сам напросился! Теперь-то я понимаю, зачем! Животное! Думаешь, не видно!?

У меня на минуту дар речи пропал. Ну ни фига себе! Я чуть не задохнулся, сейчас, думаю, я её всё-таки задушу, а после всю жизнь буду спать спокойно. Но взял себя в руки.

– Я, значит, животное? – спрашиваю. – Именно я, да? Ладно, я животное. Ты, в сущности, и раньше догадывалась. Тогда объясни мне, примитивному, что ж ты расшнуровываешься при животном-то? Животное не железное.

И вдруг вижу: теперь уже Ада выпучилась и ртом воздух хватает. Странно.

– Когда это я расшнуровывалась?!

И тут у неё в глазах, красиво выражаясь, сверкает молния понимания. И она моментально хватает меч и с размаху впиливает по Ори, который полулежит спиной к нам и хихикает.

Она должна была его тут же убить. Во-первых, он её не видел. Во-вторых, у него очень невыгодная поза была для того, чтобы увернуться. Слишком расслабленная, не сгруппированная. Но факт остаётся фактом.

Он очень легко увернулся. И вскочил на ноги. И пошла потеха.

Я очень немало видел в жизни, но я никогда не видал ни до этого, ни после, чтобы кто-нибудь так издевался, как Ори тогда над Адой.

Она классно владела мечом, как ас, заложусь, лучше большинства моих знакомых мужчин. Но Ори ей было не достать. Он ускользал, прямо-таки утекал, он превратился во что-то аморфное, без мускулов и костей. Ада каждый раз промахивалась сантиметра на полтора, никак не больше, а он хихикал и кривлялся и строил ей глазки и посылал воздушные поцелуйчики. Шоу. Через пару минут – она вся в поту, а он как новенький, всё нипочём. И если Ада случайно не прирезала меня, так это только потому, что Ори, видать из гуманных соображений, не приближался ко мне особенно.

Ну, от стен – искры, от костра – дым и копоть, Ада бесится всё сильнее, а лешаку всё забавнее. Он умудряется ещё и комментировать происходящее. В излюбленной манере:

– О, пресвятые небеса, ка-кой кош-мар! Главное – не порежься, он острый! Ах, великая жрица, меня не жалеешь – скалу пожалей! Ада, глянь, паук ползёт!

Я, честно говоря, завис и протормозил минуты полторы. Сидел и тупо наблюдал за этой комедией. Но тут Ори брякнул:

– Ах, Ада, оставь мне мою жалкую жизнь, а то разобьёшь Снайку сердце! Он же, как мы с тобой знаем, не железный, ему будет жаль звездоликую…

И в этот момент до меня всё дошло в тончайших нюансах.

Хватаю бластер и рявкаю свирепо:

– Отдавай авиетку, зараза!

Ну, и мне честно уделяют частичку красноречия:

– А тебе жалко этой безделушки для любимой женщ-щины?! Ах, жестокий! Знаю, знаю, ты хочешь улететь домой, а меня бросить!

И всё это говорится из таких несусветных поз, с такими минами – падай и отползай! И у меня щёки горят и срывается планка – и я, распоследний кретин, расширяю луч, насколько могу, и очень удачно засаживаю импульс в стену пещеры рядом с Адиной головой. Ада шарахается, камни сыплются, порода плавится, трескается и стекленеет, жарища сразу настаёт, как в том самом мартеновском цеху, дышать нечем – а у меня над самым ухом голосок, наинежнейший:

– Ах, убил, злодей! Ужасно, ужасно – ах, умираю! Снайк, изверг, как ты мог!?

Пылища, дымище, ни чёрта не видно, зато я чувствую, как по моей щеке проводят тёпленькой ладошкой – и поймать её я, натурально, не успеваю.

– Ада! – кричу. – Ты жива?!

И слышу: откуда-то из дыма кашляют и хрипят злобно:

– Жива, придурок!

А совсем рядом – голосочек-колокольчик:

– Фу, какая ты грубая и неженственная! А ещё жрица Третьей Луны…

А дым тем временем постепенно оседает. Обрисовывается Ада с самой злобной гримасой на закопчённой роже, страшный разгром – и тоненькая фигурка этого подонка у самого входа, на фоне позлащённого неба. И у него в руках пучок горящих веточек – а костра уже не существует в природе.

И эти веточки Ори всовывает в какую-то щель в стене, как букет в вазу.

– Очень, – говорит, – с вами было весело, но теперь тут душно как-то… И вообще: злые вы, уйду я от вас.

И драматически поворачивается к выходу.

– Эй, – говорю, а злиться уже нет сил, – мерзавец, а мерзавец! Авиетку-то верни?

Оборачивается и заламывает руки.

– Силы небесные! – стонет обессилено. – Опять он про эту авиетку! Вот же заладил: авиетка, авиетка – будто нет приятных тем для разговора! Ну какой же ты всё-таки противный, Снайк!