Она опёрлась плечом на косяк, скрестив руки на груди, и молча смотрела на Уайт. В этом взгляде Деми прочитала глубокое разочарование.
Секунды тянулись очень медленно, но ни одна из них не произносила ни слова, что только нагнетало атмосферу. В конце концов, Иза вскинула брови и посмотрела на Уайт так, как смотрят на тех людей, которым верили до конца, но подсознательно всегда знали, что они предадут; и для Изольды это не было в ту секунду открытием. Лейденшафт только легко пожала плечами… И ушла. В этот момент Деметрия опустила голову, чувствуя себя как никогда одинокой.
Девушка, не раздеваясь, поплелась в спальню.
Усевшись в кресло, она положила себе на колени Метрику и раскрыла на последней странице.
Сверху над датой мнимой смерти было записано рукой Майкла — «жив».
Деми аккуратно провела кончиком пальца по имени брата, будто подгаживая его. Глаза нещадно щипали слёзы, которые девушка усердно сдерживала.
Её мир разбился на тысячи осколков. Снова. И если после смерти родителей она смогла как-то подняться, — с помощью Мортема и Изольды, — то теперь она не находила в себе сил на это. Более того, Деметрия уже не чувствовала и желания собрать всё это по кускам, как-то всё исправить…
Снова и снова прочитывая имя Кана, Деми хотела только одного — чтобы всё это просто закончилось. Найти семью, настоящую. Хотела быть частью
В комнату зашёл Джейсон с подносом в руках. Без лишних слов он забрал у девушки метрику и поставил ей на колени еду — лососевый суп, сельдь с зеленью и ржаным хлебом и очень горячий, явно залитый крутым кипятком, зелёный чай.
Деми благодарно улыбнулась и взяла в руку ложку. Ей не очень хотелось есть, но она знала, что Джейсон не уйдёт, пока она не опустошит тарелки.
Сам же Аллен отошёл к окну, ни слова не сказав. Минуты спустя, когда пищи на тарелках уже почти не было, Деметрия подняла глаза на своего друга. Он усердно смотрел на улицу.
— Стоило, наверное, уйти с Каном, — проговорила девушка. — Там, полагаю, со мной хоть поговорили бы…
Парень поставил кружку с чаем на тумбочку у кресла, поднял поднос и направился к двери, всем своим видом показывая, что не оценил шутки.
— Серьёзно? — Деми удивлённо вскинула бровь, глядя в спину друга.
— Ты могла не слушать их. Я это понимаю, — тихо проговорил Джейсон, не оборачиваясь. — Но
Как только дверь за ним закрылась, Уайт подтянула ноги к своей груди, обняла колени и уткнулась в них лбом, больше не сдерживая слёз.
Она плакала обо всём. О своих родителях, которые пытались её уберечь, но безуспешно. Об их смерти. О том, что старый друг не хочет с ней разговаривать. И о том, что все предпочли быть не до конца честными с ней, из-за чего теперь доверие к ним было, к сожалению, подорвано. А ведь ей очень хотелось хоть кому-то беспрекословно доверять. О том, что единственный человек, который был её настоящей семьёй, — это персона нон-грата, и ей запрещают к нему приближаться. Деми плакала о том, что человек, которому она готова была когда-то доверить свою жизнь, разочаровался в ней. И о том, что сердце разрывается от боли тотального одиночества. Она оплакивала прежние беззаботные дни, когда ничего из этого не было ей ведомо. Оплакивала свою прежнюю непоколебимость в принятии решений, потому что сейчас Деми чувствовала, что буквально разрывается на части. И одна из них говорит, что нужно слушать Джейсона и Мортема, а другая часть стремится узнать брата. Она плакала, потому что призналась себе, что она окончательно запуталась. И устала. Уайт очень устала.
И если она такая неуязвимая, то почему душа так болит?..
— Вставай, — дверь комнаты громко хлопнула, и неожиданный свет от ламп резко ударил по глазам Деми. У кровати стояла Изольда. Стоило Уайт протереть глаза, как женщина сунула ей под нос листок. — Вставай, — повторила Иза, бросив какие-то вещи на кровать, и удалилась.
Деметрия глянула на окно: на улице было ещё очень темно.
На листе оказалось расписание её безрадостных дней, полностью расписанных под занятия, тренировки, учёбу, перерывы на приём пищи и совсем немного — на сон. Как будто теперь она должна быть под круглосуточным надзором.
Спустившись вниз, Изольда увидела безучастно сидевшего на кресле Бернарда. Но она знала его достаточно, чтобы понимать, что его безразличие было только маской. Ему было страшно. И ему было больно от этого страха. Но сегодня Лейденшафт не нашла в себе сил его утешить.
— С чего вдруг ты взял на себя труд готовить её к поступлению и заниматься с ней зельями? — с недоверием в голосе спросила женщина.