Absoluta. Совесть и принципы

Стоило им пробежать пару десятков ярдов, как перед ними возникли двое. Мертвенно бледная кожа, которая была настолько тонкой, что просвечивали синие вены и кости, обтянутые красными мышцами; горящие красным огнём глаза, клыки, раздирающие их собственные губы. Чёртовы вампиры уже могли выйти на улицу после заката солнца.

Двое вампиров перед ними, позади ещё шестеро демонов… Попытка сбежать провалилась, как и попытка спасти своих друзей.

Вампиры хищно оскалились. Но до того, как Эгиля и Изольду настигли товарищи этих выродков, Лейденшафт успела вытащить склянки и заставить гореть этих тварей вечным пламенем ада.

Как жаль, что этого было мало.

Упав лицом вниз, Лейденшафт и младший Мортем долго сопротивлялись натиску, но, в конце концов, число победило. И когда им сковали руки наручниками, которые неестественно жгли кожу запястий, один из демонов радостно сказал:

— Вот и весь набор.

Иза и Эгиль переглянулись, прекрасно понимая, что это значило. Джейсон и Генри тоже попались.

Их буквально приволокли в дом: именно приволокли, потому что они брыкались, пинались, старались сбежать, пытались выкрутиться. Но в итоге их всё равно бросили на полу в огромном холле, где оказалось абсолютно тихо. Только послышался слабый смешок от дальней стены. Подняв глаза, Эгиль увидел отца, на лице которого было до боли много ссадин и запёкшейся крови.

— Ну, по крайней мере, все живы, — ободряюще заметил Джейсон, которого привязали к колонне у правой стены.

— Ненадолго, — огрызнулся один из демонов и ногой ударил Аллена по лицу. Джейсон сплюнул кровавую слюну с половиной своего зуба и широко улыбнулся своему обидчику.

Глава XXXIV. На границах сознания

Долго, очень долго Деми стояла в полной темноте. Ни блика света, ни теней, ничего. Она старалась отыскать себя саму на обратном пути, но никак не могла нащупать что-нибудь осязаемое, важное, принадлежащее только ей. Она вспоминала своё детство, своих родителей, друзей, школу; вспоминала самые счастливые моменты своей жизни, потом — самые печальные, но всё равно никак не могла выбраться.

В какой-то момент Уайт подумала, что не совсем точно выполнила инструкции Эммы. Это напугало девушку. Она металась в темноте и звала на помощь изо всех сил, но не слышала даже своего голоса. Деми запуталась, заплутала. Снова и снова она заставляла себя думать о себе, о своём мире, о своих чувствах; она плакала, молилась и кричала. Но ничто не помогало ей вернуться.

Внезапно Деми будто парализовало, из ниоткуда в её сознание просочилась страшная мысль: что будет, если она не сможет выбраться из этого неосязаемого тёмного небытия?.. Что будет с Бернардом? Его убьют, и он обретёт покой? А точно обретёт? Кто тогда утешит Изу и Эгиля? Кто вообще сообщит им, что бороться больше нет смысла?

Уайт представила лица своих друзей в миг, когда они всё узнают: Мортем погиб, а она сама просто уснула и никак не может очнуться.

Едва ли они справятся с потерей одного близкого человека. Потеряй они обоих, — этого не вынести. Девушка в нигде опустилась на колени, чувствуя, как что-то холодное сжимает её сердце. Представив боль и отчаяние, в которое повергнутся её друзья, Уайт не смогла сдержать вопль бессилия. Самое страшное, что может произойти — это, если она будет неспособна помочь людям, которых любит больше всего на свете.

Деми продолжала кричать от бессилия и знать на помощь. Но…

Мортем точно не знал, сколько прошло времени. Но солнце за окном подсказывало, что минимум сутки его заточения уже позади.

На пороге комнаты показался Кан, лицо которого не предвещало ничего хорошего. Мистер Девидсон выглядел так, словно ему предстояло самое отвратительное действие в жизни. Действие, которое раздирало отвращением всю его душу, разрывало его нутро мыслью, насколько это всё неестественно. Да, именно так — Кан принёс Бернарду еды.

Был ли в вашей жизни человек, которого вы ненавидели всей душой? Если да, то представьте, что вам пришлось покормить его. Этот человек уже взаперти, уже обезоружен, и вы сами ликуете и смакуете этот триумф. Но уморить его голодом — уже чересчур. И именно вам приходится, как слуге, носить ему пищу, чтобы этот кретин, изрядно подпортивший вам жизнь, смог протянуть чуть дольше. Обидно?

Кандеону было очень обидно. Часть его была в восторге от вида Мортема: беззащитный, загнанный, уставший, неспособный бороться. Это бессилие врага было чем-то вроде бальзама. И Кан не смог сдержать улыбку.

Щель в камере Бернарда была достаточно широкой, и Девидсон без усилий передал ему тарелку. Мортем не обратил на неё никакого внимания.

— Где она? — надтреснутым голосом спросил он Кана.

— Спит, — отрезал тот, развернувшись и собираясь покинуть чердак.

— Не верю, что за всё это время она не захотела поговорить со мной.

Как хлыстом эти слова ударили по сознанию Девидсона. Желваки заиграли, и он с трудом сдержался, чтобы не открыть клетку и не выпотрошить этого жалкого ублюдка голыми руками. Но он сдержался и хмылкнул:

— Но её не было, верно? Этого тебе должно быть достаточно для ответа.