Абстрактный человек

Но во Владимире Глебовиче как-то так случалось все вдруг, неожиданно, переменчиво вела себя его душа, и как он ни старался — все равно не мог предсказать ее поворотов. Вот и теперь неожиданная гармония эта разрушилась. Мир, окружающий его, такой добрый и единый с ним, как бы заколебался, зашатался, и он ощутил себя на какой-то узкой, тонкой грани, будто на нее кто-то поставил его. И полетели из души нашего героя тревоги и беспокойства, разрушились деревья, унесло снега, и то прекрасное, ничем не заменимое чувство бездны, бесконечности жизни заменилось плоским, обычным ощущением плоского неба, высоких деревьев, мокрого, холодного и неприятного снега. Казалось, только начинавшая взлетать в его уме птица, так прекрасно запарившая и устремившаяся ввысь, неожиданно села на ветку, сложила крылья, впитывая всеми своими перышками влагу, летящую с плоского зимнего неба.

Майков приоткрыл глаза и посмотрел на стекла: за окнами мело еще сильнее. И Владимир Глебович отвернулся от окна, снова закрыл веки, видимо, стараясь заснуть. Но сон не приходил, вместо сна шли какие-то видения и полувиденьица, занимательные и, быть может, даже чем-то характерные для замысловатого нашего героя.

Перед ним снова возникла та же искрящаяся серебряными искорками черновато-синяя темнота. И из темноты этой — словно недавно появившийся и поразивший Майкова шар, вырос маленький человечек. Он приближался и приближался, рос во Владимире Глебовиче, но рос не так, как растут настоящие люди. Майков внешне оставался совсем Майковым, но внутри у него происходили перемены: в нем родились совершенно новые ощущения, не то чтобы не испытанные им, но не его, не майковские. Он словно заново присматривался к мастерской, к своей даче, которая теперь казалась ему почти не знакомым чужим домом. Он встал, прошелся по комнатам, чтобы сбросить с себя неожиданное впечатление, но тщетно. Старая мебель, плетеные кресла, тумбочки, стулья, с которыми у него было связано столько воспоминаний, казались ему совершенно чужими, такими, будто видит он их в первый раз. И те тонкие чувства, которые и передать невозможно и которые, наверное возникают в каждом человеке при встрече со знакомыми обжитыми вещами, покинули его, вернее, вместо них родились другие, не его, Майкова, ощущения. Владимир Глебович не узнавал себя.

А человечишко, появившийся в нем, не уходил, он уменьшался, увеличивался, даже платье на нем оказывалось разное: то красная рубаха, то пиджак, то черная пара с черными же ботинками. Словом, он постоянно менял туалеты, видимо, стараясь поразить Владимира Глебовича.

Человечек схватил кисти, подбежал к холсту, и Майкову показалось, что он начал что-то рисовать. С удивлением Владимир Глебович заметил, что выходит у самозванца почти так же, как у него самого — иными словами — абстрактно. Майков присмотрелся и поразился еще сильнее. Неожиданно для себя он заметил в этом человечке черты некоторого сходства с собой. Конечно, он был не теперешний Майков, а какой-то другой, сильно постаревший, устало выглядевший, но сильно напоминавший Майкову Майкова.

— Это ты? — сказал Майков, — ты что ли?

— Не узнаешь? — спросил человек.

— Узнаю, ты Майков.

— Еще какой, — отозвался человечек.

— Старый?

— Старый, постарее тебя буду.

— Вот так номер, — удивлялся настоящий Майков своему гостю.

— Такие ли еще номера будут, — сказал он.

— А какие будут?

— И представить себе не можешь, ни за что не представишь! Но могу одно тебе сказать — жизнь у тебя первый сорт будет, редко кому выпадают такие жизни. Приключения. Ты сам уже жизнь-то свою закрутил. И сам знаешь.

— Не знаю, — смутился Майков, — совсем не знаю, мне иногда кажется, что просто я…

— Не обращай внимания, — вклинился человечек, — нормальный ты, совершенно нормальный, даже в диспансере справку получить можешь. Прекрасную такую, беленькую. Спросят, а ты им справочку. Так, мол, и так, вот вам.

— Ну спасибо, — облегченно почему-то вздохнул Владимир Глебович, — а сейчас уйди, — попросил он себя же.

— Пожалуйста, — с готовностью произнесла фигурка и исчезла, оставив за собой черную, приятную глазу пустоту.

Полетели искры, посыпались откуда-то из пустоты приятные яркие, быстрые…

Некоторое время Владимир Глебович снова всматривался в такую уже привычную для него темноту, видимо, втайне надеясь, что это созерцание принесет ему какое-нибудь новое интересное видение. И точно. Из глубины его я, оттуда, откуда на него летели как звезды яркие точки, неожиданно выплыла фигура, напоминающая конструкцию из перегнутых, замысловатых трубок. Одни их концы были оборваны, в то время как другие соединялись, перекрещивались, сходились и расходились друг с другом. Конструкция медленно передвигалась, то приближаясь, то удаляясь от Владимира Глебовича, вернее не от него самого, а от какой-то точки, которая, словно начало всех координат, была внутри него: и именно от нее отлетала фигура.

Владимир Глебович так и застыл, боясь спугнуть видение, он и пошевелиться опасался, и за кисть, как обычно, не брался, он просто-напросто наблюдал.