Абстрактный человек

— Мы достигли больших социальных успехов, — сказал он казенную фразу. Он не хотел говорить казенно, но так уж получилось, извиним же товарища Болдина. — Ощущение равенства было достигнуто полное. И это большое достижение. И наше поколение знает, каких усилий, какой самоотверженности нам стоило достижение этого успеха. Мы понимаем это. Жертвы были большие, жертвы были грандиозные, было совершено много ошибок, главное уже сделано, товарищи, создана новая структура, мы работали ее — он так и сказал: работали ее — в совершенно новых условиях, условиях невиданного внешнего давления, и это потребовало героических усилий.

«Что же он хочет сказать? — подумал про себя Майков, — он же умный человек, зачем же он говорит?»

— Тут я не буду распространяться, — сказал Болдин, — каждый наш человек знает, что я имею в виду. — Он строго посмотрел на Майкова. — Дело совершенно не в этом, хотя наши экспериментаторы принимали некоторое участие и в этих процессах, но это участие было скорее научным, нежели практическим.

— Философским, — поправил Иванов.

— Философским, — поправился Болдин. — Мы всегда хотели идти путем широких обобщений и путем углубления в жизнь, мы хотели поднять глубокие пласты жизни и посмотреть, что за ними. Так вот о чем я, собственно, хочу сказать. Я хочу сказать, что были достигнуты большие успехи как теоретические, так и практические, те успехи, о которых знает у нас каждый наш человек — старый и малый.

Когда Болдин произнес данные слова, снова некоторый образ был разбужен в его спящем сознании. Образ, который имеет смысл привести, ибо он соотносится с дальнейшими событиями и важен в повествовании.

Иван Геннадиевич увидел снова серые пространства. Болота. Леса, множество озер. Серое, нависшее какое-то перламутровое небо. Речки и реки, утопленные в болотистые берега. Он увидел множество людей, несущих шпалы на плечах, потом он увидел лицо одного человека. И это непроизвольно, без всякого усилия со стороны Болдина стало придвигаться и придвигаться к нему, придвинулось почти вплотную, почти приникло к нему. Болдин хотел отшатнуться и не мог, что-то более сильное, чем он, чем его воля, было в придвижении этого лица. Ты, ты? — прошептал он. — Ты снова здесь? — Да, — сказало лицо и исказилось в бешеной гримасе. — Я убью тебя, — сказало лицо, — за все, что ты сделал со мной, за всю мою жизнь я убью тебя. А потом он снова увидел ручейки людей, одетых в серое и текущих по узким тропинкам среди болот. Людей, несущих на плечах своих шпалы. Иные падали и тогда к ним бежали другие люди и заставляли их подняться и снова нести шпалы. А потом он увидел самое страшное. Он увидел ее. Эту стену. Красную кирпичную, старого кирпича стену, которая когда-то была церковной. Наверное, церковной. А теперь стояла перед его глазами, как кровавая густая пелена. Она поднималась из земли. Она была вся в выбоинах. Это была та самая стена, о которой он вспомнил и тогда, на выставке. Та самая стена. И когда, когда же она исчезнет в нем? Уже сколько лет прошло, когда же? Он задавал себе этот вопрос, и губы его беззвучно шевелились.

— Да. — сказал он, — мы многого достигли, мы многое построили, но тут есть одно но. Нам нужно развитие, нам нужно знать куда мы идем, нам нужно будущее, именно будущее, нам нужно знать, какое оно будет, это будущее. Вот в чем вопрос. И еще есть вопросы. Именно с этих вопросов и начался, собственно, наш эксперимент, верно я излагаю идею?

— Совершенно, — сказал Иванов.

— Вопросы, — продолжил Болдин, — именно вопросы. Когда человек думает о будущем, оно состоит из вопросов, из самых простых вопросов. Как мы будем жить, зачем мы будем жить, какова цель нашей жизни? И зачем это все, зачем, собственно, даже равенство? Нет, вы не пугайтесь, нет, тут пугаться не нужно. Этот вопрос также обязательно возникнет, обязательно, он неизбежен. Без ответа на него нет будущего, без ответа по большому счету. Вот как, вот в чем цель нашего эксперимента. Вот ведь как. И еще, даже такие вопросы: зачем смерть, зачем жизнь? Ведь вся эта новая жизнь, та жизнь, которую мы строим, которая так трудно и впервые рождается — она не может жить без этих вопросов, как, впрочем, и всякая другая жизнь. Она не может жить без широты и без раскрытия. Вот отсюда, именно отсюда и возник он, этот эксперимент.

Тут снова гладкий ход его мыслей был прерван образом. И увидел он уже нечто совершенно необычное. Увидел он рыжеватого человека, небольшого роста, увидел его рыжеватые глаза и серое лицо. И еще увидел его улыбку. Улыбка была совершенно доброй, даже очень человечной. И откуда у него была такая человечная улыбка? Нет, он что-то такое знал, наверняка знал, — подумал вскользь Болдин. Обязательно знал. И от того, что он увидел это лицо, и от того, что он почувствовал в себе этот образ и улыбку его, ему почему-то стало страшно, и он вытер мелкие капли пота, выступившие у него на лбу.

Скорее, скорее, скорее избавиться от него, от этого видения, и нет же уже его, нет же, как и нет ничего остального, скорее, скорее спихнуть это с себя. Уйти, скрыться.