Абстрактный человек

— Ах, одна неприятность, — сказал Иванов. — Маленькая неприятность, Все продвигалось прекрасно. Но у этого товарища была слабая психика, знаете, тяжелое детство, тяжелая работа, недоедание и прочее. Он очень нам помог. Очень. Но потом, потом не выдержал. Он заболел. Он вдруг стал писать картины.

— Вот как? — сказал Майков.

— Да, — сказал Иванов. — И картины, — он сделал паузу, — так похожи на ваши, просто прелесть как.

Воцарилось молчание.

— К чему эти картины, зачем эти картины, — сказал Иванов, — мы и сейчас понять не можем, и тут мы надеемся на вас.

— А где этот товарищ? — задал бестактный вопрос Майков.

— О! — сказал Болдин, — он на заслуженном отдыхе. Тяжелая жизнь. Детство…

— Ну так как, согласны вы окунуться в новое время, в новую жизнь? — спросил Иванов.

— В сверхжизнь! — поправил Болдин. — Вы будете в сверхжизни, вы будете знать, вы будете такое знать, что просто кровь стынет в жилах, вы будете знать будущее. Вот что вы будете знать.

— Но почему выбор остановился именно на мне? — спросил Майков.

— Потому, — не задумываясь, ответил Иванов, — что вы и есть — Новый человек.

— Я?

— Вы! Я убежден в этом. Это результат моих многолетних наблюдений.

— Вы за мной наблюдали?

— Несколько лет.

— Вот как?

— Вы согласны?

— Да.

— Отлично, — сказал Болдин. — Вы будете работать с Екатериной Ивановной и товарищем Ивановым. И для начала вам необходимо будет посетить город К… Да. Тот самый, в котором мы начинали, в молодости. Вы, Владимир Глебович, перенимаете нашу эстафету. Вы должны знать историю. Куда же ныне без истории?

Когда он сказал про город К…, снова образ посетил его. Равнина, покрытая лесами, потом поля и луга, потом болота, потом громадное плоское озеро. И у озера, словно птицы огромные и нахохлившиеся — белые храмы. Их главы покосились. Узкие улицы. Какие-то серые люди. Кривые дома. Булыжная мостовая. Грустное осеннее небо. И грустно, тоскливо до вытья стало Ивану Геннадиевичу Болдину от этого зрелища, что-то защемило, повернулось в нем, что-то поехало, и рой воспоминаний в беспорядке снова упал на его душу. И бледное злое лицо в морщинах снова придвинулось к нему и дышало, дышало прямо в его зеленые рачьи глаза. Страшная вещь воспоминания, товарищи, подлинно страшная.

Глава шестая

Корни

Через несколько дней Владимир Глебович и Екатерина Ивановна по совету Болдина отправились в тот самый городишко К…, где, если верить Ивану Геннадиевичу, все и началось. Как только они прибыли, Майков, оставив свою спутницу в гостинице, пошел прогуляться. Он любил прогулки по незнакомым местам, которые в одиночестве можно было рассмотреть, но не торопясь. А городок К… после намеков Болдина нуждался в таком небеглом рассмотрении.

Надо сказать, что К… оказался обыкновенным русским провинциальным городишком, сплошь состоящим из одно- и двухэтажных, старинной постройки домов, красивых, как правило, с каменными нижними этажами и высокими деревянными — верхними; мансардами, дощатыми, покрытыми мохом крышами, сверкающими от чистоты окнами с ослепительными красными и белыми геранями. Дворы домов также были живописны. Тут располагались какие-то фантастические сараи и сарайчики, и сараища, поленницы дров, тянулись веревки с белыми простынями и пестрым тряпьем. Каждый двор, каждый дом представляли собой таинственные миры, тут или играли ребятишки, или ходили важные черно-белые, рыжие, или вовсе черные кошки, сидели старушки в пестрых платках. Они щурились и посматривали на прохожих или вдаль, где открывалось сияющее пространство озера, смотря по погоде блиставшего в солнечном свете или свинцово лежавшего тяжелым бескрайним блином на земле. Перед озером было огромное поле. На поле стояли белые храмы, опустившиеся сюда, словно птицы, и скособенившиеся от времени. Главы храмов были покрыты либо позеленевшей медью, либо деревянной чешуей щепы. Около храмов, используемых как прекрасные и прочные склады тары и посуды, высились горы темных, зеленых бутылок. Их иногда разбирали грузчики, всегда полупьяные и суровые. За храмами и полем были пристань и никогда не крутившаяся карусель. Цепи ее скрипели, качаемые ветром, и вечный этот скрип также становился частью городской жизни.

Вообще К… был одним из тех встречающихся еще, к счастью, русских городов, сочетавших поразительности нашей жизни. Рядом с ним, за каким-то немыслимо длинным забором, который, как говорили, стоил чуть ли не дороже всего К… вместе с его жителями, было то ли какое-то атомное предприятие, то ли космодром — этого никто точно не мог сказать. И когда там раздавался грохот, старушки крестились, а вороны с карканьем слетали с куполов и крыш. А где-то в лесах за космодромом прятались два старообрядческих скита со «скрытниками», почти что схимниками, скрывавшимися всю жизнь свою в норах, пещерах, землянках и питавшимися одним хлебом и водой, жившими в немыслимой и непонятной, конечно, не нужной никому нынче святости, от которой грозила исчезнуть и сама жизнь.