Абстрактный человек

Потом шли совхозы и колхозы, где сажали овес, растили коров, часто в убыток всему миру, а затем — уже все леса и леса с заброшенными, полузаброшенными деревеньками, от которых щемило сердце и думалось о старине, когда все тут было ясно, чисто, налажено и довольно. Думалось так и старухам, вспоминавшим свою молодость, и старикам, и уж, конечно, скитникам.

Вот в такой город прибыли Владимир Глебович с Екатериной Ивановной. Тут можно было спокойно найти академика, занимавшегося проблемами спиральных туманностей в таинственном зазаборном центре, и какого-нибудь ветхого аристократа, чудом не заплесневевшего и не ушедшего в землю еще с прошлого столетия, и даже, наоборот, державшегося моложе иных молодых пионеров и студентов. Словом, в К… раскачивалась неторопливая русская жизнь.

Майков шел по городу и то и дело смотрел в окна. За сияющими стеклами виднелись кровати с горками белоснежных кружевных подушек, столы, за которыми иногда застыло сидели люди. Нечто томительное, стремящееся куда-то, за стекло или еще дальше, чувствовалось в их обликах, что-то грустное и родное. Они молча провожали глазами прохожего, спешащего мимо, а если он, наподобие Майкова, никуда особенно не торопился, сам обращал на них внимание, то они также не торопились отвести глаза свои от глаз путника и подолгу смотрели в них. Эти глаза словно прорезались из былой жизни, из прошлого. Казалось, они сохранили дух этих старинных кварталов. А эти кварталы словно прорастали из земли, минуя новую жизнь и уходя куда-то в невиданную древность. И хотя дома тут пооблезли, покосились, углубились в глинистую влажную почву, и улицы поросли травой, и лишь изредка еле видный, почти ушедший в землю встречался булыжник прежней мостовой, прочность и былая ладность сквозили в этих кварталах; колорит и разнообразие былых жизней чувствовались в них, и Майков так и ждал, что вот-вот выйдет из-за угла крестьянин в лаптях или же мерно проплетется извозчик со степенным купцом в своей повозке.

В очередной раз он испытывал то удивительное чувство, которое говорило ему, что, хотя эти древние времена и миновали и оставили по себе лишь покосившееся прошлое и приятную грусть на душе, все равно они где-то совсем рядом, где-то в других, невиданных пока человеку пространствах, пересекающихся с этим старым миром величественных срубов, ладных ворот, дощатых серых заборов, миром не то чтобы с умыслом сохраненным человеком, а именно проросшим откуда-то издалека в настоящее и говорящем о существующем рядом прошлом, о том, что вовсе не умерло оно, не исчезло, не пропало безвозвратно, а будет вечно, живет и нередко возвращается в настоящее.

Было и еще одно ощущение, сливавшееся с этим. Это ощущение какой-то тайны, пронизывающей город. Каждый дом, закоулок что-то хранили за своим видом. Это нечто не поддавалось уму, но одновременно присутствовало всюду: и в домах, и в улицах, и во внутренностях комнат, видневшихся за стеклами, и душе хотелось поместить это нечто в себя, чтобы понять, что же, собственно, это за таинственное очарование, но не моглось, и тайна эта оставалась словно за стеклянной пленкой, как оставались таинственными лица смотрящих сквозь стекло окон людей.

Владимир Глебович шел по длинной кривой улице, поросшей порыжевшей травой. Минут через десять она привела его на площадь. В ее центре виднелся асфальтированный квадрат. На нем стояло белое прямых форм здание с большими стеклами, напоминавшими витрины. Около здания возвышался величественный монумент из гранита. Владимир Глебович подошел к памятнику поближе и на полированном красном граните основания памятника увидел надпись, выложенную из полированных бронзовых букв. «Петр Петрович Петров», — прочел Майков вслух. Он отошел подальше, чтобы лучше рассмотреть памятник, исполненный прямо-таки великолепно, видимо, превосходным мастером, но, отойдя подальше, он обнаружил, что вся фигура становится явственней и выразительней, но черты лица, наоборот — совершенно неразборчивыми. Тогда он снова подошел поближе, но ближе лицо также не было видно; оно находилось слишком высоко и черты его из-за этого сглаживались. Оставалась лишь одна великолепная фигура. Отполированная до блеска, она создавала ощущение величественности и значимости памятника, хотя в чем, собственно, была эта значимость, сказать было нельзя.

Владимир Глебович еще раз взглянул на памятник и пошел прочь. Площадь снова привлекла его внимание. В одном конце ее виднелась старая сосновая роща. На краю рощи стояла белая церковь.

Она была очень проста. В основе ее стоял куб. Из куба выходил тонкий барабан, увенчанный одной главкой, бережно укрытой осиновой щепой. Около церкви стояли ящики с бутылками. Иные из них развалились, и бутылки выпали на траву.

Чуть подалее церкви был еще один памятник — точная копия того, что стоял в центре площади, только поменьше. На памятнике также стояла надпись — Петр Петрович Петров.