Абстрактный человек

Фигура была облачена в солдатскую шинель. На голове у фигуры была лисья огненная шапка. Половина лица фигуры была замотана черным шарфом. Как она оказалась в такой поздний час у майковской дачи, да и зачем?

Одному Богу известно.

А может, и не только Богу. Но это опять же лишь слабая догадка, требующая подтверждения.

Фигура сделала несколько негнущихся шагов и встала посередине комнаты у печки. В этот поздний вечер печка топилась, несмотря на то, что на дворе уже не было тех жгучих, страшных, всесокрушающих морозов. На дворе уже была ранняя весна. Но ночи все равно были стылыми, и черным провалом зияло над белыми снегами звездное, невесеннее ночное небо. Печку топили для уюта. Для того чтобы посидеть у камелька, чтобы порассуждать о том, о сем, чтобы поболтать, как оно все повернется, как пойдут все эти поразительные события, которые уже неотвратимо сгустились над нашими героями?

Как?

Куда?

Зачем?

Фигура замерла. Шинель почти доставала до полу. Таких шинелей сейчас уже не шьют. Шинель была солидного возраста. Она, очевидно, многое видела. Шапка зато была совершенно нова. Рыжим пятном она сияла в свете люстры.

Лица незнакомца почти не было видно. Только глаза с расширенными, какими-то почти безумными зрачками раз за разом обегали комнату и, на мгновение остановившись на лицах Майкова и Екатерины Ивановны, продолжали бежать. Они будто не могли стоять на месте, и какая-то сила заставляла их постоянно шнырять, будто человек, вошедший сейчас в комнату, все время боялся погони.

На предложение раздеться и сесть фигура села, не раздевшись и не снимая шапки.

Явление было настолько необычно, что Майков даже не представился и не спросил вошедшего, кто же он таков и что ему надо.

Молчали.

Минуту, другую, третью.

— Может, чаю попьете? — спросила Екатерина Ивановна.

— Бросайте все, — сказала фигура неожиданно. — Бросайте и бегите. Они убьют вас, они непременно убьют, как они убили меня.

— Но вы же не мертвы? — сказал Майков. — Вы совершенно живы.

— Не говорите глупостей, молодой человек, если я двигаюсь и говорю — это не значит, что я жив. Они убили меня.

— Кто они? — спросил Майков.

— Вы знаете их. Болдин и его друг. Они убили меня пятьдесят лет назад. Точно пятьдесят. С тех пор я мертв. Во мне нет ничего своего. И жизнь моя — мучение. Вы знаете, что это такое, когда жизнь мучение? Это, когда каждая минута страдание. Хотя ничего не болит, ничего, кроме сознания, — сказал незнакомец. Голос его был глух. — Они ставят опыты. Да, они ставят опыты. Они все делают впервые, но нельзя же поэтому убивать? Нельзя же? — с сомнением спросил незнакомец.

— Нельзя, — сказал Майков.

— А они все же убьют вас, они заманят вас, они подстроят ловушку и убьют, хотя вы будете живы, но это уже будете не вы, они сделают из вас раба. О! Это у них самое большое наслаждение — сделать из человека, из талантливого чистого человека раба. Слишком большое наслаждение, чтобы они от него отказались. Так они поступили и со мной, я тогда был совсем молод, я ничего не понимал тогда, и они воспользовались этим. Они, они, они всегда хотят примазаться к новой жизни, и вы, вполне может быть, что вы откроете ее для них, сами они ничего не могут, они могут только властвовать, и вы откроете для них новую жизнь, и тут, когда это свершится, они уберут вас, а сами поработят эту жизнь, сами изуродуют ее, сделают и ее своей рабыней, пристроятся к ней, не оставив от нее ничего. Ничего того, что было в ней для вас дорого. Вы понимаете?

— Признаться, нет, — сказал Майков.

— Да, пока вы не можете понять, этого нельзя понять, не пройдя через это. Они хотят от вас вечности, они хотят узнать зачем мы живем, зачем умираем, они хотят этого, не потому что у них болит об этом душа, а потому, что им нужно править, вот почему они этого хотят, молодой человек, они отравлены властью. Такие, как они. Они — уроды власти. Вот в чем вопрос. И одновременно ответ. Они изуродуют все, что вы откроете для них. Они подомнут вас и выбросят, они убьют вас, как они убили меня. И все из самых благих пожеланий. Но вы это скоро поймете. Бегите, бегите от них. Иначе будет поздно.

— Куда бежать?

— Куда хотите. Но только, чтобы они вас не достали.

— А вы убежали?