ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

— Мне иногда кажется, — произносит девушка совсем тихо, — что я проживу совсем недолго…

Он обнимает её в ответ. Иногда Хоффману до ужаса жаль эту несчастную брошенную и осуждаемую всеми принцессу, эту смешливую белобрысую девчонку, которая ещё несколько лет назад, быть может, умела так ярко и счастливо смеяться, умела так искренне и доверчиво относиться к людям, умела любить всем сердцем и не умела быть циничной, надменной, по-злому насмешливой… Он сам никогда не понимал людей — тому, пожалуй, было причиной его одиннадцатилетнее заточение в стенах собственного дома. Кто общался тогда с безумным, замкнутым и мрачным мальчишкой? Лишь несколько людей… Слуги побаивались его после смерти Мари, с психиатрами разговаривать он не слишком любил, Аннэт была мертва, он сам столкнул её с лестницы, Мари тоже была мертва, и тоже из-за него, потому что никто больше не был виноват в том их приключении на развалинах старинного и зловещего замка, отец заезжал лишь несколько раз в год, чтобы только передать деньги на содержание сына экономке, Ерин бывал совсем лишь изредка — хоть и учил его в те редкие часы их встреч игре на фортепиано, чему Джордж всегда был благодарен этому молодому служителю церкви, а мать не заезжала вовсе. Георг Хоффман уже не вспомнит её лица, пусть и Джордж Блюменстрост помнил его так ярко и чётко, пусть он, её маленький сын, ночами так часто и так жалобно звал её, надеялся на то, что она когда-нибудь придёт, когда-нибудь воспротивится своему мужу и полюбит своего ребёнка. Как бы презрительно не относился к матери маленький мальчик Джордж Блюменстрост, как бы не ненавидел её за ту слабость, Георг Хоффман всегда будет ненавидеть и презирать с большей силой. Никто не чувствовал его боль, никто не должен был и догадываться об этой непростительной слабости — о чувствах к родным, которых, по мнению коллег графа, которое он всегда поощрял, никогда и не было и не могло и быть у бездушной счётной машины, которой и являлся Георг Хоффман. А Алесия Хайнтс догадывалась. Более того — она знала.

— Мне иногда кажется, Георг, — усмехается Алесия как-то горько, — что я не доживу до следующего Рождества…

Он касается большим пальцем правой руки её щеки, осторожно стирает тонкий след от слезинки, что скатилась ещё несколько мгновений назад. Его сердце буквально сжимается от странной жалости к ней. Ему совсем не хочется, чтобы она умирала… Ведь не могут небеса быть настолько несправедливы к человеку, чтобы отнять у него всё во второй раз? Он пережил это один раз. Смог пережить. Это многих нервов стоило ему. Многих душевных сил. Второй раз он пережить это вряд ли сможет… Он просто не может отпустить от себя и Алесию…

Мари Блюменстрост больше нет, да. Её давно — нет. Она растворилась, ушла на небо, когда ей было ещё всего шесть лет. И её брат Джордж Блюменстрост долго не мог смириться с этой утратой… Дьявольски долго! Но он сможет с этим справиться — благодаря Алесии Хайнтс, которая стала для него всем… Стала настоящей сестрой, от потери которой ему будет совершенно невозможно оправиться…

— Разве тебе не нравится тот праздник, который я принёс с Земли специально для тебя? — как-то почти грустно спрашивает граф.

Она смеётся сквозь слёзы, обнимает его покрепче, прижимается так близко, что ему самому это уже кажется ужасно неправильным, ужасно странным… А он говорит какую-то чепуху, которая позволяет им обоим как-то невесело рассмеяться и лишь покрепче обнять друг друга… Потеря Алесии Хайнтс для него будет невосполнимой, он от неё никогда не оправится… И он сможет отомстить. И будет бороться, чтобы никогда не допустить этой потери. Даже если бороться уже бесполезно.

Она переживёт его! Она обязана пережить его!

— Нравится! — вздыхает Алесия. — Ты не представляешь, насколько сильно мне нравится этот праздник… Но, знаешь, я бы так не хотела умирать!