ac0846a334c74b76bf3c8ff10e16ffdc

Он лишь усмехается этим словам. Графу Хоффману самому совершенно не хотелось умирать, ему хотелось жить, дышать полной грудью, хотелось кружиться в танце, непонятном ему самому, хотелось спорить и противоречить, хотелось ненавидеть, хотелось презирать, хотелось смотреть свысока, хотелось любить… Жить… Ему хотелось, чтобы его жизнь продлилась как можно дольше — хотелось жениться, хотелось увидеть взросление собственного ребёнка, хотелось смеяться, шутить, иметь собственное мнение, но иногда никому его не говорить, хотелось рассказывать какие-нибудь глупые анекдоты Делюжану, хотелось смотреть в его глаза и думать о том, что, наверное, он всегда мечтал о таком отце, понимающем всё на свете, умеющим прощать, умеющим шутить, умеющим рассказывать глупые и красивые истории о собственной великой любви, что прошла когда-то давным-давно… Ему хотелось жить — смеяться и кутить вместе с Горацием, который был таким хорошим братом ему, проматывать деньги, спускать их на какие-нибудь немыслимые глупости… Ему хотелось жить с такой же счастливой улыбкой на лице, как Алесия, но он не находил в себе таких сил, смеяться и шутить, как шутила она, оставить в своём сердце место для того капризного и удивительного ребёнка, которым он когда-то был… Ему было всего двадцать пять. В его возрасте жизнь только начинается — жизнь с кутежами, балами, интригами, влюблённостями, новыми знакомствами, добрыми и не очень глупостями, кучей ошибок… В его возрасте жизнь должна только начинаться. А у Георга Хоффмана жизнь уже практически заканчивалась… Ему совсем не хотелось умирать, хоть иногда и казалось, что жить уже и не за чем — ему хотелось жить. Жить! Кружиться в вихре событий и не обращать ни на что внимания, верить в маленькие чудеса и ждать большого чуда, грустить по вечерам не о давно умершей сестре, а о девушке, на которой ему бы хотелось жениться, которую он бы смог полюбить… Эта девушка… Кого он смог бы полюбить? Алесию? Кружащуюся в вечном танце жизни Алесию? Совсем немного легкомысленную и до невозможности добрую? Монику? Строгую и принципиальную Монику? Воспитанную, как и он, в провинции и имевшую строгие моральные принципы и недостижимые идеалы? Джулию Траонт? Далёкую и недостижимую Джулию Траонт? Умеющую по-настоящему любить и так по-настоящему несчастную? Анну? Умную и смешливую девчонку Анну? Трепетную и очаровательную?

— Никто не хочет умирать, — как-то тяжело произносит мужчина, снова вспоминая прогнозы врачей, наперебой заявлявших, что с его лёгкими ему не прожить больше шести-семи месяцев…

Он тоже хочет жить. Казалось бы, зачем графу нужно это? Его сестра, его драгоценная Мари, уже давно мертва… Но зато есть другой человек, ради жизни которого ему ещё стоит постараться, за жизнь которого он ещё должен сразиться и просто обязан приложить все усилия, чтобы она не прервалась… Ему не хочется отпускать от себя Алесию. Она единственный по-настоящему близкий ему человек, единственный, кто понимает его, кто готов приводить его в чувство раз за разом, когда ему до одури сильно хочется прервать свои мучения… Он сам ещё хочет жить… Ему самому хочется ещё раз пройтись с Хайнтс по набережной, подать милостыню какому-нибудь бедному человеку, посмеяться над ним вдоволь, похохотать, скупить половину лавки с нарядами, зайти к ювелиру и заказать что-то немыслимое и безвкусное, чтобы потом Алесия как-нибудь надела это украшение на какой-нибудь очень важный бал… Ему хочется жить… До невозможности хочется жить… Он отдал бы всё за это!

— Но ты и не умрёшь! — смеётся вдруг граф. — Ты молодая, здоровая, красивая… Ты — потрясающая девушка, Алесия Хайнтс! Тебе не стоит плакать из-за такой глупости. Ты проживёшь ещё очень долго, ты ещё успеешь побывать на… побывать на моих похоронах, возложить цветы к моей могиле, Алесия.

Ему осталось недолго. Быть может — лишь пара месяцев. Он болен, тяжело болен, и то, что он до сих пор может подниматься на ноги — лишь ирония жизни. Но она — красавица Алесия Хайнтс — проживёт куда дольше. И это единственное, что греет его душу. Что она — человек куда более достойный, чем он — проживёт намного дольше. Быть может — доживёт до девяноста лет, будет сидеть в окружении внуков длинными зимними вечерами и вспоминать о странном человеке, который умер так рано… Он бы хотел, чтобы она вспоминала его, как некого доброго чудака, что был готов выполнять все её капризы… Хотел бы, чтобы она его вспоминала…

— Сменим тему? — как-то строго смотрит на него Хайнтс. — Мне бы не слишком хотелось говорить об этом.

Она не хочет говорить об этом — ну и ладно. Он и сам не особенно любит затрагивать эту тему. Ему иногда хочется жить полной жизнью, дышать полной грудью, любить, очень сильно любить, словно смерти и вовсе нет… Смерть всегда была так близка к нему, что он практически свыкся с этим ощущением в собственной груди. Быть может, был бы у него нормальный отец, его жизнь сложилась бы совершенно иначе. Да, это было бы так! Но его отцом был Дэвид Блюменстрост, ужасно чёрствый и надменный человек, не видящий ничего дальше собственного носа…